Таусен и его спутники смотрели на них в окна, но уже плохо видели лица.
Вдруг какое-то движение возникло у горловины бухты. Оттуда неслось что-то темное, быстрое. Вот оно уже приблизилось.
Иринин включил прожектор. Яркий луч осветил движущееся тело.
— Гигантский морж! — вскрикнул Гущпн.
Свет не остановил моржа. Он несся, действуя передними ластами, как рыба плавниками. Из пасти торчали два острых, сходящихся книзу клыка, каждый длиной с человеческую руку. Не успели люди опомниться, бивни моржа вонзились в борт норландбота. Раздался страшный треск. Чудовище с усилием выдернуло клыки и вновь стало вонзать их в борт, с яростью терзая судно.
— Он разобьет нашу машину! — крикнул Петров.
Он схватил ружье и раскрыл окно.
— Стреляйте только в глаза! — громко сказал Таусен.
Попасть в глаз, да еще такому стрелку, как Петров, ничего не стоило: глаза чудовища были в ладонь величиной. После выстрела морж перевернулся брюхом кверху и пошел ко дну. Норландбот накренился, начал быстро заполняться водой и тоже скоро затонул.
— Бот можно бы вытащить за цепь, на которую он привязан, но он так разбит, что неизвестно, удастся ли его отремонтировать, — с грустью сказал Таусен. — Это — катастрофа для жителей острова. На чем они выйдут в море? Впрочем, — поправился он, — теперь уже не катастрофа: ведь есть связь с Большой землей, можно будет доставить новое судно.
— И с двигателем! — подтвердил Гущин.
— Вот видите, академик, — сказал Петров, — если бы вы были прежним Таусеном, я, пожалуй, упрекнул бы вас в том, что своей намеренной оторванностью от мира вы подвергаете и себя и все население острова случайностям, которые могут привести к катастрофам. Но так как вы уже новый Таусен, то и говорить вам об этом незачем.
Саамы тоже, очевидно, поняли, что теперь потеря бота уже не так страшна, — они не проявляли особого волнения.
— Ну, мы больше не можем задерживаться, — сказал Петров. — Нас ждут, и так много времени ушло.
Он закрыл последнее окно.
— Скажите, мне, — обратился Гущин к Таусену. — зачем вы велели стрелять животному в глаза?
— Моржи и обычных размеров очень живучи, — ответил академик, — и, чтобы их убить, надо обязательно попасть в мозг или в сердце.
Петров включил ракетный двигатель. Саамы отшатнулись. Пламя вылетело из дюз.
Машина вздрогнула и с воем взлетела. Через мгновение она была уже высоко и далеко.
И вот уже ничего не слышно. Одинокая звезда быстро несется к югу, чертя огненный след в облаках. Еще секунда — и нет ни звезды, ни огненной черты.
Неуютная, ветреная, облачная ночь спустилась на остров.
Начал накрапывать дождик, а кучка людей все еще стояла в темноте на берегу маленького залива.
Глава 17. Опять у Миронова
В колхозе «Победа» уже знали из радиопередач, что Цветков и Гущин нашлись живыми и невредимыми на неведомом острове и летят к ним вместе с академиком Таусеном, который считался давно умершим. Шумная толпа собралась на берегу.
Ракетоплан сел в гавани, подрулил к самому берегу, ярко освещенному электрическими фонарями.
Первым вышел из машины Таусен, медленно, осторожно ступая по мягкому песку.
— Шагай смелее! — крикнул кто-то из толпы. — Сухая вода!
Таусен остановился.
— Не понимаю! — громко сказал он. — Как это сухая вода?
— Сухой водой у нас отлив называют, — объяснил кто-то.
— Товарищи, а ведь это и есть академик Таусен! — сказал другой голос.
Из толпы вышел невысокий человек. Он потряс руку Таусена и представился:
— Председатель колхоза Миронов.
Таусен молча ответил крепким пожатием.
К Миронову уже подходили Цветков и Гущин.
— Живые, живые! — говорил Миронов, обнимая их поочередно и целуя в щеки.
Москвичи почувствовали при этом объятия угловатость и твердость его искусственной левой руки.
— Живые, живые! — повторяли они, обнимая Миронова.
Вышли и два последних пассажира ракетоплана.
Вдруг толпа в ужасе шарахнулась: из машины большим прыжком выскочил Отто и остановился, рассматривая незнакомое общество.
И без того страшный по размерам, да еще без левого глаза, пес казался чудовищем.
— Ай, — завизжала какая-то женщина, — что же вы его не держите?
— Это медведь! — крикнул кто-то из мужчин.
Еще одна женщина взвизгнула.
— Тише! — сказал Миронов громким, хотя и дрогнувшим голосом. — Не бойтесь, он наверняка ручной, а то бы разве взяли его?
— Конечно! И притом это вовсе не медведь, а просто собака, — объяснил Таусен.
— Ну да, как бы не так! — возразил кто-то из колхозников.
Но Отто, словно подтверждая слова своего хозяина, залаял так оглушительно, что поморы сперва испугались, а потом весело расхохотались.
— И впрямь собака! — воскликнул тот же колхозник, который принял Отто за медведя.
Кнуд нес в руках клетку с крошечным оленем. Но всех так ошеломил Отто, что на клетку никто не обратил внимания, как и на банку с тюленем в руках Иринина.
Цветков с беспокойством оглядывался кругом: а где же Рашков?
В это время кто-то положил руку ему на плечо. Цветков обернулся и увидел своего учителя.
— Простите, Юрий Михайлович, я задержался у телефона — говорил с институтом…
Рокочущий басок звучал ласково, и Цветкову стало вдруг неловко, что всемирно известный ученый, пожилой человек, такой занятой, оставил институт, свою работу — пусть на неделю, — чтобы встретить его, что он, Юрий, причинил столько волнений и ему, и матери, и всем…
«Но он же не меня одного встречает», — думал, оправдываясь перед самим собой, Цветков.
К Рашкову подошел Таусен.
Они познакомились.
— Второй раз я в России, — глухо сказал Таусен. — И в этот раз после того, как она спасла мир… А у вас, господин Рашков, я должен просить извинения.
— Да за что же? — удивился Рашков.
— За то, что я плохо подумал о вас… Ну, хорошо, теперь все будет ясно, — засмеялся он.
Гущин и Цветков впервые услышали его смех; он был какой-то отрывистый, непривычный.
Прибывших засыпали расспросами, им пожимали руки, их обнимали.
Наконец Миронов скомандовал:
— Пошли к жилу! Это что за порядок — гостей у воды держать?
Рашков отыскал Гущина и крепко пожал ему руку.
Все направились к поселку.
По дороге Таусен обратился с просьбой к Миронову устроить привезенных животных.
— Это собаку?
— Не только.
Таусен подозвал Кнуда и Иринина и показал Миронову оленя в клетке и тюленя в банке. Председатель ахнул:
— Вот так чудо! Рогатая мышка! А лягушка к чему?
