Раздался шум одобрения; подзадоренный им, воин продолжил:
- Никого не хочу обидеть, государь, но на что в осажденном городе столько лишних ртов! Не только боеспособные мужчины, но и женщины, дети, чужестранцы, от которых нет помощи при обороне...
- И сверх того, государь, - сказал другой человек, судя по голосу постарше, - в этом нет никакого толку. Если осада продлится дольше одной луны, им придется несладко.
- Господа, - сказал человек, сидевший с другого края стола, - что же мне прикажете делать? Я обязан защищать мой народ! Как я могу закрыть перед ними ворота Согарии, когда они всю жизнь платили мне налоги? Как могу я прогнать добравшихся сюда караванщиков? Ведь тогда они повезут свои товары в другие города и не будут больше торговать с Согарией. Я хочу, чтобы о нашем благословенном городе повсюду шла добрая слава - и на Западе, и на Востоке, чтобы все знали, что нет для купца места в мире безопаснее! Без караванов мы умрем, как виноградник без воды.
Учтивый шепот отдал должное мудрости этой речи.
- Сверх того, - продолжал тот, кто, как понял Конан, и был князем, - вы слишком уж беспокоитесь. Со дня на день я жду известия от мага Хондемира о том, что он достиг своей цели, и вскоре дикари будут в полном замешательстве.
- Он идет уже не первый день, государь, - сказал вооруженный советник, - а мы еще не видели ни одной его ученой птички с письмом. Тысяча конных воинов, Красные Орлы ушли из города, как раз когда мы так в них нуждаемся. Все, чтобы достичь Голодной Степи, где якобы есть какой-то Город Курганов. Не верю я этому туранскому фигляру, государь!
- Довольно, - оборвал его князь. - Я принял решение, ваше дело повиноваться. А теперь поговорим о займе, который мы дадим этим несчастным крестьянам, чтобы они смогли восстановить свои дома и усадьбы.
Конан поднялся на ноги. Большая часть услышанного была ему непонятна, но он был убежден, что узнал нечто очень важное. Он помнил, как потрясен был каган и другие ашкузы при известии о походе в Голодную Степь. Теперь есть более точное место: Город Курганов, что бы это ни было.
Несколько минут спустя он вновь был на улицах Согарии. Вот почему согарийцы не позаботились о кое-каких обычных для осады вещах. Этому князю помогает Хондемир, так сказать по колдовской части. Он помнил это имя из туранского послания, которое каган дал ему прочесть. Какая между всем этим связь - непонятно, но он пришел сюда собирать сведения, а не обдумывать их. Он поспешил к ближайшей городской стене.
Когда Конан вернулся в лагерь, каган был в отлучке - он проверял отдаленные посты. Солнце уже взошло, и Конан зашел в одну из полевых кухонь, где позавтракал, потом поглядел на своих подчиненных, на их обычные боевые учения. Убедившись, что все в порядке, он отправился в свой шатер, надеясь наконец-то выспаться.
Рустуф разбудил его после полудня:
- Вставай, Конан. Каган ждет твоего доклада. Конан сел и потянулся.
- Он его не услышит еще несколько часов. А до этого мне прядется сидеть на пиру с его свитой, которая даже не удостаивает меня вниманием. И только когда все уйдут, я смогу отчитаться перед каганом. Почему бы ему не позвать меня прямо тогда, когда он сможет выслушать меня наедине?
- Может, - предположил Фауд, - он считает, что ты украсишь собой его пир.
Конан запустил в туранца зловонной попоной; тот еле увернулся.
Как он и думал, ему пришлось высидеть весь долгий пир, пока каган беседовал с более важными персонами из своего окружения, выслушивал доклады военачальников и кхитайского инженера. Тот довольно долго рассказывал о строительстве из земли и щебня опорных стен для тарана. По его самым осторожным подсчетам, эти работы под стрелами врага будут стоить жизни не меньше пяти сотням рабов ежедневно. Каган счел эту цену приемлемой.
Вожди гирканийской орды, чей опыт в каменотесном деле ограничивался устройством загородки вокруг лагерного костра, с трудом понимали его специальный язык.
Им приходилось сидеть молча, с трудом смиряя гордыню; едва ли они понимали, чего хочет каган; а он хотел, чтобы осада Согарии стала для них школой, чтобы они научились чему-то для будущих войн.
Конан ждал, подавляя зевоту. Он ел много, пил умеренно и все ожидал, когда придет его очередь докладывать. Наконец пир закончился, Бартатуя отпустил своих гостей и киммериец остался с ним наедине.
- Итак, Конан, - сказал каган, когда все остальные ушли, - что ты выяснил в Согарии?
- Теперь ясно, почему они... - Но кончить он не успел: рядом зазвучали удары бубнов, перемежающиеся мерными завываниями и высокими, дикими взвизгами флейт.
- Что там такое? - буркнул Бартатуя.
У входа в шатер появилась мрачная фигура гнилозубого Данакана. Старик тарахтел своими трещотками и рассыпал по всему шатру какой-то розовый порошок. Сгорая в огне факелов, он ослепительно вспыхивал и выделял отвратительный запах.
- Что такое, шаман? - спросил Бартатуя.
- Каган, мне вместе с моими собратьями-шаманами удалось раскрыть заговор, направленный против тебя. Мы искренне желаем, чтобы ты был в полном здравии, а сегодня вечером, как нам стало известно, некто здесь, в лагере, посягнет на твою жизнь. Последуй за нами, и с нашей помощью ты узнаешь, кто бы это мог быть.
Бартатуя, сдвинув брови, посмотрел на старика:
- Только учти, шаман: мне нужны улики. Если ты вздумаешь оклеветать верного мне человека, прощайся со своей поганой башкой.
Шаман усмехнулся и кивнул:
- Не бойся, каган, улики будут. Наши боги не обманывают. По пути к выходу из шатра каган обернулся к Конану:
- Киммериец, оставайся здесь. Я все же хочу выслушать твой отчет. Надеюсь, этот старый пустозвон много времени не отнимет.
Подождав несколько мгновений, Конан опустился на кожаный диван, набитый шерстью. Левой рукой он потрогал свой меч. Мало ли что замышляют эти шаманы, надо быть готовым ко всему.
Его лучший конь ждал на дворе, но он опасался, что не успеет прихватить седельную сумку с провизией, если и впрямь прядется спасаться бегством.
- Я вижу, ты по-прежнему в чести, варвар...
Конан вздрогнул. Этот голос донесся из-за занавеси у него за спиной. Конан встал на ноги; вендийка подошла и стала рядом с ним. На шее у нее красовалось ожерелье с огромным дымчато-красным рубином, и такой же рубин мерцал у нее на поясе. Бедра ее окружала серебряная цепочка, и с нее свисала юбка из дорогого черного шелка. Ноги до самых пят увиты цветными лентами, на лодыжках блестели золотые браслеты. Конан поклонился:
- В этом лагере, госпожа, зваться варваром не стыдно. А если я в чести, то лишь благодаря моей верной службе кагану и его щедрости.
- Ты осторожный человек, киммериец, - сказала она. - А я-то считала тебя безмозглым рубакой. Нет, кажется, ты не таков. Мы с тобой плохо ладили, Конан. Не лучше ли нам помириться? Ты служишь кагану как воин. А я служу ему не только своей любовью, но и советами. Что же нам ссориться друг с другом? Это вредит только нам самим.
