Зато монетка из сверхчистого золота получила хоть какое-то объяснение. Сотрудники ИЭИ, работающие на отсталых планетах, обычно имеют при себе фемто-принтеры, позволяющие изготовлять золотые изделия из всякого хлама. При этом они обычно ленятся имитировать местный состав золота редактором состава сплава, думая, что и так сойдет. Правда, случайно найти такую монетку — не то чтобы совсем невозможно, но очень маловероятно. Если искать специально, используя наше оборудование — дело другое. У Абалкина оборудование было. Но зачем ему искать такую монетку, потом дарить её мне?
Всё это было крайне интерсно, но надо было собираться. Я упаковал вещички, и напоследок решил проверить комовскую коробочку.
Когда я её открыл, у меня чуть сердце не остановилось. Потому что она была пуста. Никакой цепочки, никакого шифроконтейнера, никакого жёлтого камня. И никакого лаксианского ключа.
Я сначала дёрнулся — бежать к директору, устраивать скандал, требовать немедленной изоляции базы и вызова земного спецназа, чтобы он тут всё обшмонал и вытряс ключ. Потом сообразил, что я могу сильно подставить Комова. Ведь совершенно не факт, что лаксианский ключ находится у Геннадия Юрьевича законно. Честно говоря, я вообще не припомню, на основании каких законов и инструкций предмет нулевого уровня опасности может находиться в распоряжении частного лица. Третья мысль была, кажется, о леонидянах, которые могли усыпить меня каким-нибудь хитрым способом и утащить ценные вещицы. Четвёртая… кажется, это уже было из разряда «психанул».
Дальше я, как полагается в таких случаях, сел на койку, задержал дыхание и представил себе нашего инструктора по стрельбе. Который стоит передо мной и командует — «Прекратить панику!»
И вот в эту самую секунду где-то в районе живота я вдруг ощутил вопрос. Да, вот именно так — почувствовал вопрос. Да, именно в районе живота. Брюхом почувствовал. Нет, не фигурально, буквально. Кто-то или что-то хотело знать, точно ли я намерен прервать процесс развития нервного возбуждения, обычно именуемого паникой.
То есть таких слов не было. Слов вообще не было. Но если бы это были слова, они были бы примерно такие. Может быть, ещё точнее. Хотя слов не было. Было точное ощущение. Не знаю, как объяснить, Лена, просто поверь — точное ощущение. Бывает такое, оказывается. Понимай как хочешь. Если, конечно, ты сама не в курсах, в чём я теперь сильно не уверен.
В общем, я понял. И сказал «да». И меня тут же отпустило. Совсем. Не осталось ни капли страха, или там возбуждения, вообще никаких чувств, кроме лёгкого любопытства. Так что я не особенно удивился, через пару минут обнаружив пропавшую цепочку у себя на шее.
Не удивился, нет. Но, скажем так, не обрадовался. Потому что, хоть убей, не мог понять, кто её на меня нацепил и зачем. Не сам же?
И вот тут опять в животе возник вопрос. «Прервать блокировку воспоминания?»
Обрывки сообщений идут постоянно. Уже не записываю. Смысл тот же — ко мне идёт на досветовой скорости спасательное судно, нужно ждать, экономить ресурсы и сохранять спокойствие. Я стараюсь. Даже по музыкальной части перешёл на Генделя. Ну и мемуар продолжаю. Всё-таки какое-то занятие.
Как выяснилось, всё случилось во сне. Я обычно сны не вижу. А тогда увидел, но забыл. То есть, как выяснилось, не забыл, ну да это один хрен, мне это ещё Борька Левин объяснял. Что мы на самом деле ничего не забываем, во всяком случае — естественным образом. Но я испугался и от этого всё заблокировалось.
Короче. Я спал и во сне находился в треугольном пространстве, заполненном ничейной сообразительностью.
Только не спрашивай меня, Лена, что такое треугольное пространство. Так-то оно было типа во все стороны, бесконечное. Просто оно было устроено как треугольное. Ну как наше пространство — оно по сути кубическое. А там оно было внутри себя треугольное и какое-то перекорёженное. И вся эта хрень была наполнена умом. Только этот ум был ничей. Там не было никакого этого самого — ну, субъекта, что-ли. Одна пустая сообразительность. Способность решать задачи. Растворённая в этом треугольном пространстве, как коньяк в кофе. Хотя, конечно, в кофе лить коньяк — то ещё извращение, я считаю.
Но там не было ни кофе, ни коньяка. Там вообще ничего не было, даже времени. Задач там тоже никаких не было, но это как бы не особо мешало: сообразительность решала задачу отстутствия задач, и она была бесконечной.
Да, вот что важно. Решение задачи это сознание воспринимало как её исчезновение. Было что-то, и его нет. Чик — и всё. Вот этим самым чик-чиком оно и было заполнено. Не знаю, как тут лучше сказать. Слов у нас таких нет.
А потом — хотя какое там «потом», там и «сейчас»-то никакого не было — кто-то взял маленькую часть этого пространства и переместил в другое. Которое не было ни треугольным, ни квадратным, никаким. Оно было свободным. И там были лаксиане.
Не знаю, кто они, как выглядели и что они делали. Таких слов у нас нет совсем. Одно я понял: лаксианские ключи и прочие артефакты для них — всё равно что для нас камни и палки. То есть что-то очень простое, элементарное. Которое можно взять и применить. И они применяли. Для каких-то целей, которые мы тут не можем не то что осмыслить — вообразить себе не можем. В принципе.
В конце концов ключ прикончил какую-то очередную задачу и в результате оказался здесь. И больше ничего не было, потому что лаксиане остались там, где свобода, а он оказался в каком-то заплесневелом углу нашего родного космоса. Но кусочек сообразительности не огорчился. И не обрадовался. Ему было нечем радоваться и огорчаться. Он снова перестал решать задачи и стал решать отсутствие задач.
Потом появился человек. Он нашёл ключ и стал его хозяином. Очень простым образом. Он поставил ключу задачку прервать все виды коммуникации между ним и всеми остальными сознаниями, кроме одного, его собственного. Ключ выполнил — и как бы оглох. То есть стал слышать только Комова — потому что это он и был.
Ключ снова стал решать задачи. Только теперь они шли исключительно от Комова. Пока не случилось что-то совершенно непонятное: ключ не смог прервать процесс. И другие, уже прерванные процессы снова возобновились. В том числе и контакт с другими сознаниями. Вот как, например, с моим.
Ну, это я погтом сам допёр. Орёл наш Геннадий Юрьевич попал под луч вероятностного инвертора. А эта штука, собственно говоря, творит чудеса, то есть события с отрицательной вероятностью. Вот оно и произошло, и что характерно — в самом нежелательном для него смысле. Причём, похоже, Комов не понял, что случилось с его ценным имуществом. Видать, в этот самый момент его и вырубило. А потом его с вещичками разлучили, ну и сам он был, мягко говоря, не в форме. То есть так не узнал, что его маленький треугольный друг перестал хранить верность. Поэтому он и попросил меня прихватить его вещички, ничего с моей стороны не опасаясь. Типа — посмотреть дядя Яша на них может, а воспользоваться — нет.
