— Наоборот. Твой большой друг прибавил бы к твоему преступлению еще несколько тяжких обвинений. Он сказал бы, что белокожий звереныш организует в становище всякие там пионеротряды и учит малышей новым законам и обычаям…
Петька был так изумлен разоблачением их пионерской тайны, что в ответ лишь тихонечко охнул и ни словечка не проговорил. А Бамбар-биу, довольный, ржал во всю глотку.
Интерес к чурингам снова сблизил их, и в это время желтокожий гигант покаялся, что он нечаянно подслушал прощальный ночной разговор Петьки с Дой-ной. Как это можно нечаянно подслушать разговор, длившийся час, Петька не понимал…
В потайном углублении помещалось около двухсот деревянных и каменных плоских дощечек овальной формы, размером от четверти до трех четвертей. Среди них были новенькие, недавно сработанные, и некоторое количество весьма древних и ветхих. Последними особенно интересовался Бамбар-биу. Он нашел небольшую каменную чурингу, от времени истрескавшуюся и полопавшуюся, с слабо сохранившимся, полустертым рисунком. Она была подклеена во многих местах растительной замазкой и заботливо увернута в сухие листья, перья эму и человеческие волосы. Только своей упаковкой, на взгляд пионера, она, собственно, и отличалась от двух десятков других, таких же ветхих.
У «ветрогона» дрожали руки, когда, склонившись побледневшим лицом к этой реликвии древности, он силился проникнуть в смысл ее незатейливых, но бледных иероглифов.
— Это чуринга главаря Илимми, — тихо проговорил он. — Тысячелетия реют над ней. Много тысячелетий… Значок вождя — змея, обвившаяся вокруг пальмы, я узнал его — повторен здесь, по крайней мере, двести раз. Какому времени соответствует ее возраст, трудно сказать… Если бы каждый вожак жил в среднем по 80–90 лет, а такое долголетие у нас далеко не редкость, и, умирая, завещал бы свою чурингу только что родившемуся восприемнику, то 90 лет на 200 равно произведению в 18.000 лет. Но на деле бывает иначе. Вожак обычно имеет две чуринги, то есть, как бы сказать, две души: одна душа — душа простого смертного, другая — душа вожака. Чуринга умершего вожака переходит к следующему вожаку, когда последнему стукнет не меньше 30–40 лет. Что ж? Я согласен ввести в помученное произведение некоторую поправку. Ну, пускай этой чуринге будет 10.000 лет. С тебя хватит, пионер?
— Дай мне ее для музея, — сказал Петька.
— Белые разграбили очень много наших чурингохранилищ, — продолжал Бамбар-биу, оставляя протянутую руку пионера висеть в воздухе. — Когда я был в России, я видел в московских и ленинградских музеях десятки чуринг. В музеях Европы я видел их сотни. Белые не знают или не хотят знать, что для австралийца-туземца потеря чуринги равносильна потере жизни, во всяком случае, утере радости жизни. Конечно, это предрассудок, но предрассудок, как видишь, укоренившийся в тысячелетиях. С ним нельзя так бороться.
Пионер принял свою руку.
— Хорошо сделал, — сказал Бамбар-биу, заметив на этот раз движение пионера.
— Десять тысяч лет! — повторил он как бы про себя. — Шутка сказать. И за эти десять тысяч лет ни одного шага вперед. Назад — да. Но назад нас повернули европейцы. Правда, и до них мы не обнаруживали большого прогресса: мы стояли на мертвой точке, не двигаясь ни взад, ни вперед…
Пионер, ты заметил, наверное, что в нашем языке существуют понятия для обозначения каждого вида птицы и для обозначения почти каждого созвездия на небе? И ты заметил, вероятно, что рядовые дикари совсем не пользуются этими понятиями. Все птицы — и гуси, и утки, и лебеди, и попугаи — для них просто птицы, монарум. Все созвездия для них — звезды.
Наши предки, как видишь, были более… образованными, что ли, людьми. Во всяком случае, они мыслили сложнее и тоньше нас. Но то, что понятия эти все-таки сохранились в древней памяти какого-нибудь древнего старца, показывает, что этот попятный шаг мы сделали совсем недавно, мы сделали его после вторжения европейцев и их прославленной культуры в наши земли…
Петьке стало неловко за своих земляков-европейцев. Но вспомнив вовремя, что Европа называет Россию страной варваров-большевиков, он сказал с большим облегчением сердечным:
— Бамбар. Я — азиат. К прославленной европейской культуре я нисколечко не причастен. Пожалуйста, не подумай чего-нибудь…
— Ладно, — отвечал Бамбар-биу, — а чурингу хочешь для музея?
Петька задумался.
— Дрянненькую какую-нибудь я бы взял…
— И дрянненькой не получишь, — отрезал Бамбар-биу. — Потому что самая дрянненькая это, наверное, будет моя.
Он укутал древнюю чурингу в ее перья и волосы, как мать ребенка, положил ее на место и из кучи других взял чурингу, сделанную из твердого дерева мулга. Рисунок ее был несложен и невелик. Возле извилистой двойной линии, в середине ее помещалась крохотная змейка, черточками разделенная на шесть равных отрезков, все отрезки были белыми, шестой зачернен. Рядом, пониже первой, помещалась вторая змейка, увеличенная вдвое; она была перечеркнута крупным косым крестом. Потом следовал перерыв без всяких отметок. Перерыв кончался большой змеей, у которой голова была полой. Вот и все.
Бамбар-биу скривил губы в язвительной усмешке. — Моя чуринга, — сказал он, — нет ли у тебя чернильного карандаша, пионер?
Когда Петька передал ему карандаш, он объяснил:
— На такой чуринге, как чуринга вожака, нет места для всякого рода мелких заметок, для них у вожака существует дополнительная чуринга. Я не вожак пока что, и вся моя жизнь здесь как на ладони. Но она не полна. Она здесь такова, как ее знают мои соплеменники.
Двойная извилистая линия — речонка Иркун, что значит «легкомысленная»; на берегу ее я родился и, так сказать, самой судьбой был предопределен к роли иркун-окнирры… Я — змееныш, как и все собственники этих чуринг — Ковровые Змеи. Вот я разделен на шесть равных частей, из которых только одна — черная: я туземец на одну шестую. Прохвосты! Как они дознались об этом с такой точностью…
Далее змейка выросла… лет 10 мне было. И вот она перечеркнута грубым злым крестом, — значит, испытания первого я не вынес: зубы у меня все целы, пожалел зубы. Потом — перерыв: с 11-и лет я исчезаю из общины. Здесь я должен буду нарисовать книгу, перо и линейку — пускай поймут, что я не болтался зря, а учился…
Обмуслив карандаш, Бамбар-биу изобразил в перерыве названные предметы.
— Учился я в миссионерской школе в чудном городе Германсбурге, где находится лютеранская миссия; рядом с ним — Ист-Элис, резиденция мистера Брумлея, куда мы идем. Прибавлю еще крест и митру, потому что в школе меня учили попы, прививая к моей темной дикарской душе кроткие законы Христа и уча во всем следовать этим законам, как следуют им все белокожие христиане…
