— …процитировать широко известного западного святого: «Что за выгода человеку, если он заполучит весь мир, но при этом потеряет свою душу?»
Радио замолчало. Френк тоже прекратил завязывать галстук. Шло утреннее промывание мозгов.
«Мне нужно с ними примириться», — осознал он.
Занесут его в черный список или нет, если он покинет территорию, контролируемую японцами, и покажется на Юге или в Европе — в любом месте Рейха, — это будет означать смерть.
«Мне нужно помириться со стариком Уиндемом-Матсеном». Усевшись на кровать и приткнув рядом чашку чуть теплого чая, Френк достал экземпляр Древнекитайского Оракула.
Из кожаного футляра он извлек сорок девять черенков тысячелистника. Некоторое время он размышлял, приводя в порядок мысли и придумывая вопросы.
Вслух он сказал:
— Как мне следует подойти к Уиндему-Матсену, чтобы на сходных условиях помириться с ним?
Он записал вопрос на обложке блокнота, а затем начал перебрасывать черенки из руки в руку, пока не получил первую строчку, начало. Восьмерка. При этом была отсечена половина из шестидесяти четырех гексаграмм.
Он разделил черенки и получил вторую строчку. Вскоре, умело обращаясь с Оракулом, он получил все шесть строк, гексаграмма лежала перед ним, и ему не нужно было проверять ее идентичность по таблице. Он прочитал в ней гексаграмму пятнадцать: скромность, низшие воспрянут, высшие падут вниз, могучие семьи покорятся. Ему не нужно было обращаться к тексту — он знал его наизусть. Хорошее предзнаменование. Оракул дает ему благоприятный совет.
Все же он был чуточку разочарован.
Было что-то бесполезное в гексаграмме пятнадцать, слишком благочестивое. Конечно, ему нужно быть скромным. Может быть, правда, в этом и заключался смысл, ведь после случившегося у него не было власти над старым Уиндемом-Матсеном. Он не смог бы принудить его, чтобы тот взял его назад. Все, что он мог бы сделать, — это принять указания гексаграммы пятнадцать: видно, наступил момент, когда нужно просить, надеяться и ждать. Если Бог даст, может, его и возьмут на прежнюю работу или даже на что-нибудь получше.
Читать другие строчки было не нужно: это были статичные строки. Значит, все, перехода на другую гексаграмму не было.
Тогда следующий вопрос.
— Увижу ли я снова Юлиану?
Это была его жена или, вернее, бывшая жена. Юлиана ушла год тому назад, и он не видел ее несколько месяцев. В сущности, он даже не знал, где она сейчас живет, наверное, уехала из Сан-Франциско, возможно даже из Тихоокеанских Штатов.
Общие друзья или ничего не слышали о ней, или не хотели ему говорить.
Он углубился в манипуляции с черенками.
Сколько раз он спрашивал об Юлиане, задавая то один вопрос, то другой? Вот и гексаграмма, порождение слепой случайности положения черенков растения, была случайна, но тем не менее казалась связана тысячью незримых уз с мгновением, в котором он находился, в котором его жизнь была взаимосвязана со всеми остальными жизнями и частицами Вселенной. Сквозь рисунок переменчивых и неизменных строк всегда находила себе путь неудержимая необходимость, высвечивая положение в целом. Он, Юлиана, фабрика на Гоуч-стрит, Торговые Представительства, хозяйничающие здесь, исследование планет, миллиард кучек химических соединений в Африке, которые теперь уже не были даже трупами, стремления тысяч людей вокруг него в мелких курятниках Сан-Франциско, обезумевшие бестии в Берлине, с их хладнокровными лицами и маниакальными планами, — все соединилось в одно мгновение, когда он бросал стебли тысячелистника, чтобы избрать точное, мудрое высказывание, соответствующее этому мгновению, в книге, корни которой уходят в тринадцатое столетие до нашей эры. В книге, созданной мудрецами Китая за пять тысяч лет, отразившей доведенную до совершенства космологию еще до того, как Европа научилась элементарной арифметике.
Гексаграмма. Сердце его упало. Сорок четыре. Лицом к лицу с ней. Ее отрезвляющий приговор:
«Девица сильная. Не следует жениться на такой девушке».
Он снова получил тот же ответ относительно Юлианы. «Значит, она не для меня, я знал это. Но ведь не об этом я спрашивал Оракула. Зачем Оракулу нужно было напоминать мне? Скверный жребий выпал мне встретить ее и влюбиться — и любить до сих пор».
Юлиана — самая красивая из женщин, которых он знал. Черные как смоль брови и волосы: следы испанской крови были видны даже в цвете губ. Упругая, неслышная походка — она носила туфли с ремешками, оставшиеся еще со старых времен.
По существу, вся ее одежда была какой-то поношенной, казалась старой и застиранной. И он и она были сломлены так давно, что, несмотря на свою внешность, она должна была носить бумажный свитер, старый жакет на молнии, коричневую твидовую юбку и коротенькие носки.
Он ненавидел это, и все из-за того, что эта одежда, как она сама говорила, делала ее похожей на женщину, играющую в теннис или (даже хуже) собирающую грибы.
Но самое главное — его с самого начала привлекало эксцентричное выражение ее лица: безо всякой причины она приваживала незнакомых мужчин многозначительной улыбкой Моны Лизы, которая приводила их в замешательство: отвечать ей тем же или нет? Сила ее обаяния была так велика, что в большинстве случаев, когда Юлиана проплывала мимо, с нею здоровались. Сначала он думал, что причиной этого является плохое зрение, но потом подумал, что это приоткрывает глубоко скрытую при всех других обстоятельствах глупость. Эта ее манера да еще походка, обычное выражение лица, будто она знает какую-то только ей известную тайну, — все это очень досаждало Френку. Но даже перед разрывом, когда они очень часто ссорились, он никогда не видел в ней ничего другого, как только прямое, непосредственное порождение самого Бога, которое попало в его жизнь по причинам, о которых он никогда не узнает. Именно вследствие какой-то религиозной интуиции, веры в нее он никак не мог смириться с тем, что потерял Юлиану.
Казалось, что сейчас она где-то совсем рядом, как будто он все еще с ней.
Это ощущение никогда не покидало его.
Особенно сильным оно было, когда он брал в руки Оракула. Сидя на кровати и готовясь выйти на улицу и начать свой день, Френк Фринк размышлял над тем, спрашивает ли кто-нибудь еще совета у Оракула в этом огромном Сан-Франциско? Все ли получают такое же мрачное предсказание, как и он? Являются ли складывающиеся в этот момент обстоятельства столь же неблагоприятными для них, как и для него?
Мистер Нобусуке Тагоми присел, чтобы испросить совета у пророческой Пятой книги конфуцианской мудрости, Оракула, известного много столетий назад под названием «ЯЧинг», или «Книга перемен». В полдень у него возникли какие-то смутные предчувствия, связанные со встречей с мистером Чилданом, которая должна была состояться через два часа.
