Подождав некоторое время, он снова завел машину и поехал домой.
Пока он ехал, мысли не оставляли его.
Чем ближе к концу, тем меньше он хотел противостоять ему. Он хотел, чтобы конец настал уже сейчас. До того, как начнется истерия.
Снотворное, решил он. Это самый лучший способ. У него есть дома таблетки. Он надеялся, что осталось достаточно. В аптеке на углу их, может быть, уже нет. В последние дни снотворное пользовалось бешеным спросом. Целые семьи принимали таблетки все вместе.
Он добрался до дома без приключений. Небо над головой багрилось пламенем. Его лицо овевали волны жара, как будто выходящие из далекой духовки. Он втянул в себя перегретый воздух.
Отпер входную дверь и медленно вошел.
Наверное, она будет в гостиной, решил он. В окружении своих книжек, будет молиться, призывая невидимые силы, способные поддержать ее в тот миг, когда мир вот-вот изжарится.
В гостиной ее не оказалось.
Он пробежался по дому. И пока он искал, сердце его билось все быстрее, а когда он понял, что ее в самом деле здесь нет, он ощутил, как гигантская пустота разверзлась внутри. Он знал, что вся эта болтовня, будто бы он не хочет ее видеть, была просто болтовней. Он любил ее. И теперь у него осталась только она одна.
Он искал записку у нее в спальне, у себя, в гостиной.
— Мам, — говорил он, — мама, ты где?
Записку он нашел в кухне. Взял ее со стола.
«Ричард, дорогой!
Я у твоей сестры. Прошу тебя, приезжай к ним. Не обрекай меня на последний день без тебя. Не вынуждай меня покинуть этот мир, не увидев на прощание твоего родного лица. Прошу тебя».
Последний день.
Так и было написано черным по белому. И из всех людей на свете именно его мать написала эти слова. Она, которая всегда с таким скептицизмом относилась к его преклонению перед материалистической наукой. И вот теперь она принимала финальное предсказание, сделанное этой наукой.
Потому что не могла больше сомневаться. Потому что небосклон был заполнен пламенеющим доказательством и никто уже не мог больше сомневаться.
Целый мир погибает. Шаткая конструкция из эволюций и революций, распрей и столкновений, бесконечной последовательности столетий, уходящих чередой в туманное прошлое, камней, деревьев, животных и людей. Все исчезнет. В один миг, в одной вспышке. Гордость, тщеславие мира людей испепелится в результате дурацкого астрономического катаклизма.
Какой тогда во всем этом был смысл? Никакого, совсем никакого. Потому что все это оказалось конечным.
Он взял из аптечки снотворные таблетки и вышел. Поехал к сестре и всю дорогу, пока проезжал по улицам, заваленным всем подряд, от пустых бутылок до мертвых людей, думал о матери.
Если бы только его не пугала мысль, что в этот последний день они могут поссориться. Или что она начнет спорить с ним о Боге и навязывать свои убеждения.
Он решил, что не станет ей перечить. Он сделает над собой усилие, чтобы она провела этот последний день в покое. Он примет ее простодушную убежденность и не станет больше покушаться на ее веру.
Входная дверь дома Грейс была заперта. Он позвонил в звонок и спустя секунду услышал внутри торопливые шаги.
Он услышал, как Рей крикнул:
— Не открывай, мама! Это снова может оказаться та банда!
— Это Ричард, я знаю! — крикнула в ответ мать.
Затем дверь открылась, и она принялась обнимать его, плача от счастья.
Он ничего не говорил. Наконец сумел произнести негромко:
— Привет, мам.
Его племянница Дорис весь день играла в гостиной, а Грейс и Рей неподвижно сидели рядом и смотрели на нее.
Если бы Мэри была со мной, постоянно думал Ричард. Если бы только сегодня мы были вместе. Потом он подумал, что у них могли бы быть дети. И тогда он сидел бы, как Грейс, и понимал, что вот эти несколько лет, какие прожил твой ребенок, и есть вся его жизнь.
Чем ближе к вечеру, тем небосвод делался все ярче. Его затягивало неистово-багровым занавесом. Дорис тихонько стояла у окна и смотрела на небо. Она за весь день ни разу не засмеялась и не заплакала. И Ричард думал про себя: она знает.
И еще думал, что в любой момент мать может попросить их помолиться всем вместе. Посидеть и почитать Библию, надеясь на Божественное милосердие.
Но она ничего не просила. Она улыбалась. Готовила ужин. Ричард был с ней в кухне, пока она готовила.
— Я могу не дождаться, — сказал он. — Я… могу принять снотворное.
— Ты так боишься, сынок? — спросила она.
— Все боятся, — ответил он.
Она отрицательно покачала головой.
— Не все, — сказала она.
Вот, подумал он, начинается. Этот самоуверенный вид, вступительная фраза.
Она дала ему нести блюдо с овощами, и они все сели ужинать.
За ужином никто ни о чем не говорил, только просили передать то или другое. Дорис тоже не разговаривала. Ричард смотрел на нее, сидя напротив.
Он думал о прошедшей ночи. Сумасшедшей пьянке, драках, безудержных плотских утехах. Думал о мертвом Чарли в ванне. О квартире на Манхэттене. О Спенсере, вводящем себя в сладострастное исступление на закате своей жизни. О парне, оставшемся лежать на нью-йоркской обочине с пулей в голове.
Сейчас все это казалось бесконечно далеким. Он почти верил, что этого никогда не было. Почти верил, что у них сейчас просто очередной семейный ужин.
Если не считать багрового сияния, затопившего небо и вливающегося в окна отсветом некоего фантастического пожара.
Ближе к концу ужина Грейс вышла и вернулась с коробочкой. Она села за стол и открыла ее. Вынула таблетки. Дорис посмотрела на нее, ее большие глаза глядели вопросительно.
— Это десерт, — пояснила ей Грейс. — У нас на десерт белые конфетки.
— Они мятные? — спросила Дорис.
— Да, — ответила Грейс. — Мятные.
Ричард ощутил, как у него на голове шевелятся волосы, когда Грейс положила таблетки перед Дорис. Перед Реем.
— На всех не хватит, — сказала она Ричарду.
— У меня есть свои, — сказал он.
— И для мамы тоже? — спросила она.
— Мне не нужны таблетки, — ответила мать.
От напряжения Ричард едва не закричал на нее. Ему хотелось заорать: «Прекрати играть в чертово благородство!» Однако он сдержался. Он смотрел в зачарованном ужасе, как Дорис сжимает таблетки в маленьком кулачке.
— Они не мятные, — сказала она. — Мама, они совсем…
— Нет, мятные. — Грейс набрала воздуха в грудь. — Проглоти их, детка.
Дорис положила в рот одну таблётку. Скорчила гримасу. Потом выплюнула таблетку в ладошку.
— Они не мятные, — произнесла она, огорченная.
Грейс вскинула руку и вцепилась зубами в костяшки пальцев.
