– …Пилот Бёрст на АМУ—18! Старт по радиофону по счёту ноль. Внимание – готов?
– Пилот Бёрст на АМУ—18 готов к старту по радиофону по счёту ноль! – мгновенно отчеканил Бёрст.
Пиркс выругался – и карабин защёлкнулся. Он откинулся в мягкое кресло, такой обессиленный, словно только что вернулся из долгого-долгого, межзвёздного рейса.
– До старта – двадцать три… До старта – двадцать два… Два… – бубнило в наушниках.
Говорят, однажды, услышав громовое «Ноль!», стартовали оба курсанта сразу – тот, кому полагалось, и другой, ожидавший рядом своей очереди, – и вертикальными свечами шли в каких-то двухстах метрах друг от друга, рискуя в любое мгновенье столкнуться. Так, во всяком случае, рассказывали на курсе. И будто бы с тех пор запальный кабель подключают в последний момент, дистанционно, это делал сам комендант космодрома из своей остеклённой кабины управления, – так что весь этот отсчёт был просто блефом. Но как там на самом деле, никто не знал.
– Ноль! – загремело в наушниках, и одновременно до Пиркса донёсся приглушённый, протяжный грохот, кресло слегка задрожало, чуть сдвинулись с места искорки света в прозрачной оболочке, под которой он лежал распростёртый, уставившись в потолок – то есть в астрограф, в индикаторы циркуляции охлаждения, тяги главных дюз, вспомогательных дюз, плотности потока нейтронов, изотопных загрязнений и ещё восемнадцать других, из которых половина следила исключительно за самочувствием ускорителя; дрожь ослабла, стена глухого грохота прошла где-то рядом и таяла там, вверху, будто в небе поднимали невидимый занавес; гром уходил всё дальше, как обычно, становясь всё больше похожим на отголоски далёкой грозы; наконец наступила тишина.
Что-то зашипело, зажужжало – он даже не успел испугаться. Это автоматическое реле включило заблокированные прежде телеэкраны: если рядом кто-нибудь стартовал, объективы закрывались снаружи, чтобы их не повредило слепящее пламя атомного выхлопа.
Пиркс подумал, что такие автоматические устройства очень полезны, – так он размышлял о том и о сём, пока вдруг не почувствовал, что волосы встают у него дыбом под выпуклым шлемом.
«Господи, я же лечу! Я, я сейчас полечу!!!» – мелькнуло у него в голове.
Он судорожно начал готовить рукоятки к старту – то есть дотрагиваться до них в нужном порядке, считая про себя: раз, два, третья… а где четвёртая? – потом эта… так, вот этот индикатор… и педаль… нет, не педаль… ага, вот она… красная рукоятка, зелёная, потом на автомат… так… или красная после зелёной?!
– Пилот Пиркс на АМУ—27! – прервал его размышления голос, ударяющий в самое ухо. – Старт по радиофону по счёту ноль! Внимание – готов?
«Ещё нет!» – порывалось что-то крикнуть устами пилота Пиркса, но он ответил:
– Пилот Бе… пилот Пиркс на АМУ—27 готов… э-э… к старту по радиофону по счёту ноль!
Он чуть было не сказал «пилот Бёрст», потому что хорошо запомнил, как тот отвечал. «Дубина!» – выругал он себя самого в наступившей тишине. Автомат (и почему это у всех автоматов голос унтер-офицера?) отрывисто лаял:
– До старта шестнадцать… пятнадцать… четырнадцать…
Пилот Пиркс обливался потом. Он силился вспомнить что-то ужасно важное – он знал, что это вопрос жизни и смерти, – и никак не мог.
– …до старта шесть… пять… четыре…
Мокрыми пальцами он стиснул стартовую рукоятку. Хорошо хоть шероховатая. Неужели все так потеют? Наверное, все… – тут наушники рявкнули:
– Ноль!!!
Его рука сама – совершенно сама – потянула за рукоятку и, доведя её до середины, застыла. Пророкотало. Словно эластичный пресс упал ему на грудь и на голову. «Ускоритель», – успел он подумать, и в глазах потемнело. Однако не очень сильно и лишь на мгновенье. Когда зрение вернулось к нему – хотя разлившаяся по всему телу тяжесть не отпускала уже ни на миг, – экраны, во всяком случае те три, что были прямо перед ним, бурлили как убегающее из миллиона кастрюль молоко.
«Ага, пробиваю облако», – догадался он. Теперь мысли текли медленней, как-то сонливо, зато он был совершенно спокоен. Спустя какое-то время им овладело чувство, будто он – всего только зритель этой, немного смешной, картины: детина развалился в «зубоврачебном кресле» и ни рукой, ни ногой; облака исчезли, небо ещё отдаёт синевой, но какой-то поддельной, словно подведённое тушью, а на нём как будто бы звёзды – или это не звёзды?
Да, это были звёзды. Стрелки сновали по потолку, по стенам, каждая на свой лад, каждая что-то показывала, и за всеми надо следить, а у него только пара глаз. Однако в ответ на короткий, повторяющийся писк в наушниках его левая рука сама – снова сама – потянула за рукоятку выбрасывателя ускорителя. Сразу стало полегче – скорость 7,1 в секунду, высота 201 километр, заданная траектория старта на исходе, ускорение 1,9, можно сесть, и вообще – теперь-то всё только и начинается!
Он медленно возвращался в сидячее положение, нажимая на подлокотники и поднимая тем самым спинку кресла, – и вдруг застыл в ужасе.
– Где шпаргалка?!
Это и была та невероятно важная вещь, которую он никак не мог вспомнить. Он обшаривал глазами пол, словно вокруг и в помине не было полчищ подмигивающих со всех сторон индикаторов. Шпаргалка валялась под самым креслом, – он наклонился, ремни, разумеется, не пустили, времени уже не было, и с таким чувством, словно он стоит на самом верху высоченной башни и валится вместе с ней в пропасть, он достал из наколенного кармана бортовой журнал и вынул из конверта задание. Ничего не понять – где же, чёрт подери, орбита Б—68? Ага, вот эта! – он глянул на траектометр и начал входить в поворот. Даже странно – пока всё шло как надо.
На эллипсе Вычислитель благосклонно выдал данные для поправки, он опять маневрировал, соскочил с орбиты, слишком резко притормозил, в течение десяти секунд ускорение достигало 3g, но ему это было хоть бы что, физически он был очень крепок («будь у тебя мозги как бицепсы, – говаривал Ослиный Лужок, – из тебя, глядишь, и получился бы толк»); с поправкой вышел на постоянную орбиту, по радиофону сообщил данные Вычислителю, тот ничего не ответил, на его табло проплывали синусоиды холостого хода, Пиркс прорычал данные ещё раз – ну конечно, забыл переключиться, – переключил радиофон, и на табло выскочила мерцающая вертикальная линия, а все окошечки дружно показывали одни единицы. «Я на орбите!» – обрадовался он. Да, но период обращения – 4 часа 29 минут, а надо – 4 и 26. Теперь он уже совершенно не соображал, допустимо такое отклонение или нет. Он напрягал память, даже подумал, не отстегнуть ли ремни, – шпаргалка лежала под самым креслом, но чёрт его знает, может, в ней этого и нет, – и вдруг вспомнил, что говорил им на лекциях Кааль: «Орбиты рассчитываются с погрешностью 0,3 процента»; на всякий случай ввёл данные в Вычислитель: погрешность была в норме. «Ну, более-менее», – сказал он себе и лишь теперь осмотрелся по-настоящему.
