В этой тишине, подчеркиваемой падающими с деревьев каплями росы и не нарушаемой никаким другим звуком, я шел за зовущим меня голосом сквозь туман и рощу до самого сердца острова.
Когда я заметил белое святилище, возникшее на фоне темных деревьев, меня это не удивило. Язон уже бывал здесь прежде и знал дорогу. Может, он знал, кто его зовет, но я — то не знал этого. Мне пришло в голову, что когда я увижу лицо зовущего, то тоже не буду удивлен, но пока я не мог бы его описать.
Когда я вышел на поляну, между колоннами храма началось лихорадочное движение. Из тени выбежали какието фигуры, облаченные в длинные одежды, и склонили головы в капюшонах, приветствуя меня. Все они молчали. Каким-то образом я знал, что пока тот Голос шлет свой зов из святилища, никому на острове нельзя говорить, кроме самого Голоса и меня.
«Язон из Фессалии, — звал он ласково. — Язон, любимый мой, войди внутрь! Иди ко мне, Язон, любимый!»
Фигуры расступились, я прошел под тень портика и оказался в храме.
Здесь было темно, если не считать пламени, нервно подрагивающего у алтаря. Я заметил высокую трехликую скульптуру, величественно и грозно маячившую за огнем. Даже сам огонь был странным: он горел зеленым цветом в непрерывном мерцающем ритме, и его движение напоминало скорее безостановочные извивы змеи, чем уютное мерцание обычного пламени.
Женщина перед алтарем была полностью укрыта длинной одеждой, как и люди у входа. Мне показалось, что в своем длинном наряде она движется как-то ходульно, неестественно. Заслышав мои шаги, она повернулась ко мне, и когда я увидел ее лицо, то забыл о странной медлительности ее движений, о пламени у алтаря и даже о трехликой фигуре над нами, смысл и значение которой хорошо знал.
Оно было сверхчеловечески белым и гладким, словно изваяно из алебастра. Однако под этой гладью горел огонь, а губы были красные, полные и чувственные. Глаза горели таким же зеленым и необычайным огнем, как пламя у алтаря.
Черные брови изгибались широкими дугами, придавая лицу выражение легкого удивления; волосы у нее были блестящие, черные как смоль, старательно уложенные в великолепный каскад локонов. Впрочем, я был уверен, что
Язон знал эти волосы, когда они были растрепаны, когда черной сверкаюшей рекой падали на ее плечи, такие же скульптурные, как алебастровое лицо, когда каждый волосок поднимался под прикосновением его ладони как разогретый проводок.
Воспоминания Язона всплыли в моем мозгу, и голос моего предка наполнил мои уста его греческими словами.
— Цирцея… — услышал я самого себя. — Цирцея, любимая моя.
На алтаре взметнулся огонь, бросая зеленый свет на ее прекрасное и до боли знакомое лицо. И я мог бы поклясться, что в ее глазах вспыхнули зеленые огоньки. По всему храму забегали тени, по стенам затанцевали изумрудные блики, дрожащие, как блики от воды.
Она пятилась перед мной к алтарю, вытягивая вперед руки в странно неловком жесте отказа.
— Нет, нет, — говорила она своим бархатным, сладким голосом. — Еще нет, еще не сейчас, Язон. Подожди…
Она повернулась спиной ко мне, а лицом в сторону статуи над пламенем. На этот раз я пригляделся к ней внимательнее и позволил своим, а также Язона воспоминаниям сказать мне, что за богиней была та, что стояла с тремя ликами в своем храме.
Геката — богиня новолуния, подобно тому, как Диана была божеством полной луны. Геката — таинственная покровительница колдовства и магии, о которой известны были только полуправды. Богиня распутий и темных дел, трехликая, чтобы смотреть сразу в три стороны со своих священных перекрестков. Адские псы следуют за нею, и, слыша лай, эллины верят, что она рядом. Геката — таящаяся во мраке мать Волшебницы Цирцеи.
Руки Цирцеи, одетой в церемониальный наряд, двигались вокруг пламени, творя ритуальные жесты. Потом она тихо прошептала:
— Он уже приплыл к нам, мать. Язон из Иолка снова здесь. Надеюсь, ты довольна?
Тишина. По стенам ползали отблески зеленого света, а три лика богини равнодушно смотрели в никуда. На алтаре, в молчании, последовавшем за словами женщины, огонь уменьшился до маленького уголька, над которым нервно дрожало сияние.
Цирцея повернулась ко мне, обе ее руки, закрытые длинными рукавами, свободно висели вдоль тела. Зеленые, сверкающие глаза встретились с моими; бесконечная печаль и сладость были в ее голосе.
— Еще не время, — прошептала она, — и не место. Прощай пока, мой любимый. Я хотела бы… но это мгновение уже не принадлежит мне. Только не забывай свою Цирцею, Язон, и пору нашей любви!
Я не успел ничего ответить, а она уже подняла обе руки к голове и провела длинными пальцами по лицу. Потом склонила голову, и блестящие волосы упали ей на лицо, закрывая глаза. Происходило что-то необъяснимое.
И тут я снова почувствовал, как волосы шевелятся на моей голове, ибо видел нечто невероятное. Цирцея вдруг сняла свою голову с плеч. Я остолбенел…
Это была маска. Цирцея сияла ее и взглянула на меня поверх неживых алебастровых черт лица и темных вьющихся волос. Helrro потрясающее было в ее глазах, которые встретились с моими, однако еще несколько мгновений я, онемев, вглядывался в отделенную от тела голову. Все в ней было на месте: изящные красные губы, сомкнутые на пороге тайны, легкой улыбкой выражающие свое знание, глаза, которые умели так сверкать — тоже закрытые, спрятанные за бледными веками и длинными ресницами. Когда-то она жила и говорила, но теперь заснула и стала похожа на восковую маску.
Медленно перевел я взгляд на лицо женщины, которая эту маску носила, и увидел сеяые волосы, покрывающие старческую голову, усталые серые глаза, окруженные сеткой морщин, печальное, мудрое и чуточку испуганное лицо, покрытое морщинами старости.
— Да, Язон… — сказала она скрипучим и усталым голосом. — Кронос так долго тряс кубок, что астрагалы перевернулись. Да, это те же самые кости, но с другими числами наверху.
Наверное, у меня наступило запредельное торможение. Она стояла и говорила, но ее слова я слышал нечетко, они были приглушены поразительным сознанием, что это я — Джей Сивард — нахожусь здесь, на этом фантастическом острове, и стою перед необычайным алтарем.
Возможно, сама прозаичность усталого, старческого голоса побудила меня в конце концов осознать свое положение.
Кронос, сказала она. Воплощение времени. Неужели время вернулось на три тысячи лет назад? Неужели «Арго» и впрямь перенес меня в серый туман прошлого, в мир, который был легендой уже в те столетия, когда Эллада расцветала и гибла под ногами Рима? Когда сам Рим посылал свои легионы на другой конец Европы, а Кронос смотрел, как время сочится сквозь его вечные пальцы?
