Я наконец собрался с мыслями.
- Это... это великолепно! Я сам куплю один экземпляр. Даже несколько - я разошлю их знакомым.
- А я, - ван Мандерпутц стал вдруг многословным, - подпишу тебе твой экземпляр, и он станет бесценным. Я напишу какую-нибудь подходящую сентенцию, что-нибудь вроде: "Magnificus sed non superbus". "Великий, но не надменный". Это очень хорошо определяет ван Мандерпутца, который, несмотря на свре величие, человек простой, скромный и вовсе не заносчивый. Разве нет?
- Великолепно! Это очень точное определение вашей личности. Но... нельзя ли мне увидеть ваш субьюнктивизор, пока вы его не разобрали, чтобы освободить место для такого важного дела?
- Ага! Ты хочешь что-то проверить?
- Да, господин профессор. Вы помните катастрофу "Байкала" неделю или две назад? На этом лайнере я должен был лететь в Москву. Немного не хватило, чтобы я успел. - И я рассказал ему обо всем, что произошло.
- Гммм! - буркнул он. - Хочешь узнать, что случилось бы, если бы ты успел? Я вижу несколько возможностей. Среди миров "если" есть такой, который стал бы реален, успей ты на борт лайнера, такой, который предполагает, что корабль ждал, пока ты доедешь, и такой, который зависит от твоего приезда в течение этих пяти минут, которые они ждали. Какой из них тебя интересует?
- Последний. - Этот вариант казался мне самым правдоподобным. В конце концов нельзя было ожидать, чтобы Диксон Уэллс прибыл куда-либо вовремя, а что касается второй возможности, то они меня не дождались, и это некоторым образом снимало с меня бремя ответственности за происшедшее.
- Тогда идем, - загремел ван Мандерпутц, и я пошел за ним в Дом Физики, в его захламленную лабораторию. Устройство по-прежнему стояло на столе, я сел перед ним и уставился на экран психомата Хорстена. На нем перемещались клубы дыма, а я пытался придать своим воспоминаниям яркие, убедительные формы, чтобы прочесть по ним какой-нибудь образ того утра.
И наконец он появился. Я увидел Стэйтен Бридж, а потом помчался по нему в сторону порта. Я сделал знак ван Мандерпутцу, аппарат щелкнул, и субьюнктивизор заработал.
В психомате видишь изображение глазами своего экранного двойника, и тем самым действие этой игрушки получает необычайные признаки реальности; полагаю, частично это дело самогипноза.
Я мчался по взлетному полю к блестящему среброкрылому снаряду, каким выглядел "Байкал". Грозный офицер махнул мне, чтобы я поспешил; бегом преодолел я наклонный помост и влетел в корабль. Люк захлопнулся, и я услышал протяжный вздох облегчения.
- Прошу сесть! - рявкнул офицер, указывая на свободное место. Я опустился в кресло; корабль содрогнулся от толчка катапульты, со скрежетом набрал скорость и поднялся в воздух. Тут же заработали двигатели, но рев их вскоре сменился приглушенной пульсацией, а я смотрел, как Стэйтен Айленд удаляется и смещается назад. Огромная ракета двинулась в путь.
- Уф-ф! - снова с облегчением вздохнул я. - Успел!
С правой стороны я перехватил чей-то веселый взгляд. Сидя у прохода, я не имел соседей слева, поэтому повернулся в сторону глаз, пославших мне этот взгляд, посмотрел и остолбенел.
Рядом со мной сидела девушка. Может, на самом деле она и не была такой красивой, как мне показалось, в конце концов, я смотрел на полуреальный образ на экране психомата. Позднее я многократно убеждал себя, что девушка не могла быть настолько красивой, что это мое воображение подсунуло мне все эти детали. Но знаю, помню только, что таращился на прекрасные серебристоголубые глаза, бархатные темные волосы, небольшой улыбающийся рот и чуть задранный носик. Таращился так долго, что даже покраснел.
- Простите, - быстро сказал я. - Я... поражен.
На борту трансокеанской ракеты всегда царит дружеская атмосфера. Как правило, люди знакомятся с соседями, и представление вовсе не обязательно, поскольку обычно начинается разговор с кем угодно - пожалуй, это напоминает прошловековые поездки по железной дороге. На время путешествия люди знакомятся, а затем в девяти случаях из десяти о попутчиках просто забывают. Девушка улыбнулась.
- Это не из-за вас задержка старта? - спросила она.
Я признал, что так оно и есть.
- Похоже, я хронически болен непунктуальностью. Даже часы, которые я надеваю ка руку, начинают отставать.
- Видимо, на вас не возлагают ответственных функций? засмеялась девушка.
Действительно, они были не очень ответственными, хотя интересно посчитать, сколько клубов, парней, носящих клюшки для гольфа, и танцовщиц рассчитывали на меня в разное время как на источник значительной части своих доходов. Впрочем, я не видел нужды рассказывать об этом серебристоглазой девушке.
Мы разговорились. Оказалось, что ее зовут Джоанна Колдуэлл, и летит она в Париж. Она была художницей, точнее, хотела ею стать, а в мире нет другого такого места, обеспечивающего такого образования и вдохновения, как Париж. Вот потому она и отправилась туда на годичный курс обучения, и видно было, что вопрос этот для нее крайне важен. Я узнал, что она три года откладывала каждый цент, работая иллюстратором моды в женском журнале, несмотря на го, что ей явно было не больше двадцати одного года. Живопись значила для нее многое, и я мог это понять, поскольку сам когда-то точно так же относился к игре в поло.
Короче говоря, мы с самого начала были симпатичны друг другу. Я видел, что нравлюсь ей, и видно было, что она не связывает Диксона Уэллса с корпорацией Н.Дж.Уэллса. Что касается меня, то после первого взгляда в эти холодные серебристые глаза я не хотел смотреть никуда больше. Когда я смотрел на нее, часы пролетали, как минуты.
Ну, вы знаете, как это бывает: через некоторое время я уже называл ее "Джоанна", а она меня "Дик", и казалось, что так было всю жизнь. Я решил остановиться в Париже на обратном пути из Москвы и уговорил ее встретиться со мной. Говорю вам, она была не похожа на других; совершенно иная, нежели расчетливая Капризная Кэт, и еще более отличная от всех этих ветреных кокетливых танцорок, которых можно встретить повсюду. Она была просто Джоанной, холодной и веселой, сочувствующей и серьезной, и при этом красивой, как фигурка из майолики.
С трудом до нас дошло, что пришел стюард, принимающий заказы на обед. Неужели прошло четыре часа? Нам казалось, что всего сорок минут. Было очень приятно обнаружить, что оба мы любим салат из крабов и не выносим устриц. Это была еще одна связующая нас нить; во внезапном порыве я заявил девушке, что это добрый знак, а она не возразила.
После обеда мы перешли по узкому проходу в застекленный наблюдательный зал в носу корабля. Там было так тесно, что мы едва поместились, но нам это ничуть не мешало, поскольку позволяло сидеть близко друг к другу. Мы сидели там еще долго после того, как почувствовали, что в зале становится душно.
