— Ты человек, которого зовут Джонни Гром, — сказал я.
Он ничего не ответил. Кажется, он чуть-чуть улыбнулся.
— Я Паттон, Карл Паттон. Свалился сюда на корабле, — я указал рукой на небо.
Он кивнул.
— Я знаю, — голос у него был глубоким и звучным, как орган, недаром у него была такая широченная грудь. — Я слышал, как падал твой корабль, — он окинул меня взглядом и, не заметив никаких внешних повреждений, продолжал: — Я рад, что ты приземлился благополучно. Надеюсь, Вула не испугала тебя?
Его язык звучал немного старомодно и чуть-чуть высокопарно, с каким-то легким, незнакомым мне акцентом.
Лицо мое, закаленное в бесчисленных партиях в покер, должно быть, все-таки вытянулось при этих словах, потому что он улыбнулся. Зубы у него оказались ровными и белыми, как мрамор.
— С чего бы это? — ответил я, стараясь не пищать. — Даже моя трехлетняя племянница потрепала бы по ноге датского дога. Выше ей просто не дотянуться.
— Пойдем со мной, к моему дому. У меня есть пища и огонь.
Я немного опомнился и начал входить в роль.
— Мне необходимо добраться до грузового отсека. В нем… в общем, там есть пассажиры.
На его лице отразился безмолвный вопрос.
— Они живы… пока, — ответил я. — У меня есть прибор, который сообщил мне, что отсек приземлился благополучно. Ячейки оборудованы противоударными устройствами, так что если уцелел пеленгатор, то и они тоже целы. Но все остальное оборудование может быть повреждено. Если это так, то люди могут погибнуть.
— Все это очень странно, Карл Паттон, — сказал он после того, как я закончил объяснения. — Как можно заморозить живых людей?
— Они долго не протянули бы, если бы не низкое содержание кислорода, — ответил я. — Они сплошь покрыты ожогами третьей степени. И вполне возможно, что внутри тоже ожоги. В медицинском центре их поместят в восстановительные камеры, и нарастят им новые шкуры. Когда они проснутся, то опять будут как новенькие, — я многозначительно посмотрел на него. Выражение моего лица должно было убедить его в том, что я собираюсь исполнить свой долг до конца. — Если я доберусь туда вовремя, все будет в порядке. Если нет, то… — я не договорил, давая этим понять, какой ужасный конец ждет несчастных. Затем я демонстративно взглянул на указатель пеленгатора на своем запястье. — Отсек приземлился где-то в той стороне, — я указал на север рукой. — Только вот не знаю, насколько далеко отсюда.
Я исподлобья взглянул на него, пытаясь определить, какой эффект возымели мои слова и действия. Чем меньше я ухитрялся выдавать себя, тем лучше. Тем более что он не показался мне таким простачком, как пытались представить его те, кто готовил меня к заданию. Малейший промах может все испортить. Я произнес:
— Может, миль сто, а может, и больше.
Он немного подумал, глядя на меня сверху. Глаза его были достаточно дружелюбными, но, казалось, смотрели куда-то сквозь меня. Они напоминали свечу, горящую на окне незнакомого дома.
— Там, куда они упали, нехорошие места, — наконец сказал он. — Башни Нанди очень круты.
Я знал это. И место выбирал очень тщательно. Я бросил на него мужественный, исполненный беззаветной решимости взгляд.
— Там находятся десять человек, и я отвечаю за их жизни. Я обязан сделать все, что в моих силах.
Его взгляд встретился с моим. И в первый раз с момента нашей встречи в его взгляде промелькнул какой-то теплый огонек.
— Сначала ты должен поесть и отдохнуть.
Я хотел сказать что-нибудь, чтобы он поглубже заглотил наживку, но как раз в этот момент мир медленно начал кружиться вокруг меня. Я сделал шаг, чтобы восстановить равновесие, но тут пространство вокруг меня заполнили какие-то светящиеся хлопья, затем окружающее стало ускользать от меня, и я скользнул туда, где меня терпеливо все это время поджидала тьма…
* * *
Я проснулся и увидел, как над моей головой на гладком потолке, сделанном из какого-то дерева, пляшут оранжевые отблески света. Потолок находился на высоте футов двадцати. Свет исходил от очага, в котором запросто можно было зажарить целого быка. Очаг был сложен из глыб, вполне годящихся на надгробие. Я возлежал на постели, не намного более обширной, чем теннисный корт, а воздух был напоен ароматами супа.
Я подполз к краю постели и рискнул спрыгнуть с высоты в четыре фута. Ощущение было такое, что у меня не ноги, а переваренные макароны. Ребра ныли, возможно, оттого что я долго лежал на плече великана.
Он взглянул на меня из-за высокого стола, за которым сидел.
— Ты был измотан, — проговорил он, — и у тебя было много ушибов.
Я оглядел себя. На мне не было ничего, кроме нижнего белья.
— Где мой скафандр?! — рявкнул я.
И моя грубость была вызвана не просто слабостью. Я представил себе свое снаряжение стоимостью в шестьдесят тысяч кредитов и сделку стоимостью в миллион неизбежно брошенными в утилизатор или в огонь и ожидающий меня вместо них комплект теплой одежды.
— Вот он, — мой хозяин указал на край постели.
Я схватил скафандр, проверил его. Как будто все было о’кей. Но все это было не по мне. Мне не нравилось то, что человек, с которым позже мне придется иметь дело, ухаживает за мной, совершенно беспомощным.
— Ты отдохнул, — сказал великан, — теперь поешь.
Я уселся за стол, подложив под себя стопку сложенных одеял, и принялся за настоящий котел густого варева из каких-то очень вкусных зеленых и красных овощей и кусков нежного белого мяса.
Был и хлеб, твердый, но вкусный, с привкусом орехов. Было вино, самодельное, красное вино, которое, однако, показалось мне гораздо более вкусным, чем любое коллекционное из погребов Арондо на Плезире-4. После трапезы великан разложил на столе карту и указал местность, представляющую собой горный массив, изрезанный вершинами и пропастями.
— Если отсек здесь, — сказал он, — будет трудно. Но, возможно, он упал вот сюда, — он указал на сравнительно более ровную местность к юго-востоку от непроходимых гор.
Я сверился с индикатором, определяя азимут. Направление, которое я указал ему ранее, отклонялось от истинного всего градуса на три. При расстоянии в 113,8 миль — а именно такое расстояние указывали приборы — мы промахнулись всего миль на десять.
Великан стал прокладывать линию нашего маршрута на карте. Она прошла вдоль края того, что он называл Башнями Нанди.
— Возможно, — произнес он. Он явно относился к людям, которые не любят сорить словами.
— Сколько еще будет длиться день? — спросил я.
— Часов пятьдесят или около того.
Это означало, что я провел в забытьи почти шесть часов. Это мне тоже не понравилось. Время — деньги, да и к тому же мой график был довольно напряженным.