— В чем дело? — пристал я к нему.
Он откашлялся и с невыносимой серьезностью доложил:
— Она ходит к нему в каюту. По ночам.
— Ну и что?
— Они любовники.
— Да, любовники, — согласился я. — Мне это известно.
На короткое мгновение Андерлол смешался, потом глуповато хохотнул — очень редкий звук в его исполнении — и заявил с широкой улыбкой знатока:
— У нас маленький корабль.
Оспаривать этот тезис было бессмысленно, и я промолчал.
— Ты меня не понял, — продолжал он.
— Чего тут не понять?
На это Андерлол чеканно изрек:
— Я нервничаю, когда слишком много думаю. Придется разобраться, что к чему.
* * *
Родни всегда сам пилотировал свои корабли. Блондиночка предупреждала меня об этой его причуде, а Гром расхвастался, словно речь шла о нем самом.
— Старик в роли пилота заткнет за пояс Искусственный Интеллект, даже два! — трубил этот невежда. Впрочем, в его словах был резон: двум искусственным интеллектам ни за что не сработаться; это то же самое, что поручить управление кораблем сразу десяти пилотам, даже самым умелым — обязательно перессорятся и испортят простейший рейс.
Сам Родни не упоминал этого своего пристрастия. Он просто пригласил меня во флаер, затолкал в багажное отделение позади своего кресла, оторвался от «Авангарда» и учинил свободное падение, длившееся вечность — пока он, наконец, не удосужился включить реактор.
Поза «руки на штурвале» — для зрителя редкое блюдо. Я сделал себе пометку, чтобы камеры как следует зафиксировали это отклонение от нормы.
— Правда, красиво?
Ускорение от включившегося двигателя вдавило меня в и без того неудобное кресло.
— Что красиво? — выдавил я.
— Все, — последовал жизнерадостный ответ.
— Вот и хорошо, — прохрипел я.
Мы быстро набирали высоту. Как следует разогнавшись, Родни снова позволил летательному аппарату упасть, так что меня вытолкнуло из кресла, и я оживленно завертел головой, чтобы не испугаться. Ничего подобного нашему флаеру не существовало во всей Солнечной системе. Построенный для специфических задач, он имел узкий фюзеляж с пастью, как у усатого кита. Но у этого кита имелись крылышки, и когда главный двигатель стихал, крылышки резали облака, гнулись, даже извивались, подчиняясь какой-то сверхъестественной аэродинамической логике.
Родни сам управлял флаером — юной птицей, пожирающей планктон.
— Да, красиво, — согласился я с ним. — Все красиво.
Небеса походили на птичий глаз и еще лучше всякого глаза впитывали и усиливали льющийся со всех сторон слабый свет. Слева от меня находился грандиозный грозовой фронт, в спокойном состоянии коричневато-оранжевый, но то и дело наливавшийся бело-синим свечением от пронзающих его изнутри молний. Справа завис сонм тучек поменьше — тоненьких, кружевных, цепляющихся друг за дружку трогательными щупальцами и улавливающих одна другую паутиной статических зарядов. Это были знаменитые живые облака. Обычно они старались оставаться невидимыми, сливаясь окраской с фоном и стравливая лишнее тепло, чтобы их не приметили дорадо, парящие на большой высоте. Но пока что ближайшему дорадо было до них целых двадцать часов лету, и облака отъедались молниями. Главной их заботой было сейчас размножение, вот они и занимались крупномасштабным спариванием, демонстрируя себя друг другу во всем блеске и приманивая потенциальных партнеров. Подробности ухаживания и секса на Сатурне почти неизвестны: после десятилетий дистанционного изучения и редких автоматических прощупываний в наших представлениях все еще зияют прорехи с океан величиной. Но у меня создалось впечатление, что бегемоты облачного мира справа от меня — особи мужского пола, которые лезут из кожи вон и демонстрируют во всей красе оперение, лишь бы рассмешить девчонок.
Родни оторвал меня от размышлений биологического свойства.
— Простите?.. — не расслышал я его реплики.
— Паладин! — повторил он с нескрываемым обожанием, даже трепетом. Потом оглянулся, чтобы я видел его широкую улыбку. — Старое слово, означающее «герой-победитель».
— Оно мне знакомо, — заверил я его.
— Для меня это верх стремлений, идеал. — Он сообщал мне нечто важное — это было видно по тому, как он смотрит мне в глаза. Чем больше он заваливал голову вправо, тем сильнее кренился влево наш летательный аппарат. — Знаю, таким был ваш старый друг Калеб. Я дважды с ним встречался и сумел в нем это распознать. В вашем прославленном фильме это прекрасно видно.
— Мы с Калебом не были друзьями, — возразил я.
Родни прищурился и умолк, переваривая услышанное.
— С ним было нелегко — если не сказать покрепче. Вечно мы с ним воевали из-за проектов, вообще из-за всего на свете, — попытался объяснить я.
— Но вы его уважали, — с надеждой проговорил Родни.
— Наверное, уважал. Да, уважал.
— И не можете отрицать: он был смельчаком.
— Не могу, — признал я, думая про себя, что было бы правильнее назвать его отвагу безрассудством.
Наконец-то Родни перестал оглядываться и выправил флаер. После продолжительной паузы он сказал:
— Но героем вы его не считали. Это вы хотите до меня донести?
— Никаким героем он не был.
Теперь мне приходилось довольствоваться только зрелищем всклокоченных волос у Родни на затылке.
— Калеб совершал отважные поступки, — уступил я. И правда, он был первым пилотом, в одиночку пересекшим зону урагана на Сатурне. Его рекорд глубины удержится еще лет десять. Но друг у него был всего один — по имени Калеб.
— Надеюсь, обо мне вы будете лучшего мнения, — отозвался Родни. — Когда все это останется позади, конечно.
Я открыл было рот, но ничего не сказал. Родни опять оглянулся, улыбнувшись мне глазами, и проговорил негромко, но твердо:
— Вот что такое для меня героизм.
Я ждал завершения, ждал долго. Наконец, уже почти не скрывая нетерпения, спросил:
— Так что такое героизм?
— Вот это. — Он опять смотрел вперед, выправляя курс. — Когда обычный человек делает то, чего отчаянно хочется другому.
* * *
Наш лагерь был мал, но не настолько, чтобы двое не могли уединиться.
— Какая-то странная экспедиция, — пробурчал я. — Все говорят загадками.
— Может быть, это изъян твоего слуха — во всем слышать загадки, — сказала Блондиночка.
— Видишь? Вот о чем я толкую. — Я прикоснулся к экрану, меняя точку обзора. Перед нами голубели огромные, но примитивные внутренности дорадо, и помигивал красным зонд. Он непрерывно выдавал данные о биоаккумуляторах чудовища, функционировании его сложной нейронной системы и органов, о назначении которых нам оставалось догадываться. Наш план был прост: Родни предстояло высадиться поближе к зонду и, развернув несколько систем безопасности, прогуляться по спине чудовища и заменить прежний зонд новым комплексом приборов.
