Лева молчал. Ему, видимо, хотелось провалиться сквозь землю.
Глава 2. Самое интересное
Я проснулся задолго до рассвета — меня разбудил знакомый уже звонкий голос Верочки.
— Имей в виду, Петя, — говорила она кому-то: — если забыл что-нибудь, ножками придется бегать, ножками!
Иван Тарасович не позволит гонять машину за каждой отверткой.
Было еще совсем темно, только на востоке проступила бледносерая полоса, и на ней обрисовались силуэты деревьев, и густочерные и кружевные, как бы нарисованные чертежным перышком. Удушливый зной дня, как это бывает в Азии, сменился резкой ночной прохладой.
Во всех уголках двора сновали темные фигуры. Что-то лязгало, трещало, громыхало, скрипело. И над всей непонятной для меня возней плавал ясный голос девушки:
— Зоя Павловна, термометр у вас? И запасной взяли?.. Фонарь можно получить у кладовщика, Борис Ильич…
А корреспондента разбудили?.. Лева, будь добр, сходи к нему, пожалуйста.
Потом во двор вышел сам Кондратенков. Он обошел ряд машин, спросил что-то у Верочки ("Все проверила", ответила она). Иван Тарасович сел в свою бывалую машину, нажал стартер и первым выехал за ворота. За ним потянулась вся колонна: автомобильная электростанция — высокая громоздкая машина с крытым кузовом, вспомогательная машина с прожекторами и инструментами, затем трехтонка с дождевальной установкой и цистерной. На рытвинах цистерна вздрагивала и громко булькала. Упругая, подвижная, с мокрой резиновой кожей, поблескивающей при свете фонарей, она казалась живым существом, чем-то вроде гигантской студенистой медузы.
Колонна медленно поднималась в гору по направлению к лесным полосам. В серой мгле на покрытых туманом полях щебетали невидимые пташки. В этот безлюдный час они чувствовали себя полными хозяевами полей и громко спорили о своих делах.
Минут двадцать мы колесили по лабиринту квадратных участков, объезжая их вдоль темных шеренг деревьев. Все они казались мне похожими, одинаково прямыми, густыми и черными: после третьего поворота я бы ни за что не нашел обратной дороги. Затем мы выехали на просторное хлебное поле, окаймленное совсем молодыми насаждениями. В темноте поле казалось нам бесконечным… За ночь ветер угомонился, и только изредка по ниве пробегала легкая рябь. Низко над горизонтом, за рекой, висела огромная рыжевато-красная луна, и лунные дорожки поблескивали на воде…
Отъехав еще метров двести, Кондратенков остановил машину на бугре и, раздвинув колосья, показал мне площадку:
— Здесь будем сажать, в пшенице.
— Иван Тарасович, а не лучше ли ближе к деревьям, где оседает пыль? услышал я голос Левы (видимо, за ночь юноша оправился от смущения). — Там и ветер тише и почва лучше. Ведь эта пыль из пустынь — настоящее удобрение. Со временем она превратится в лёсс.
— А мы, товарищ Торопов, — ответил Кондратенков, вкладывая еле заметную иронию в свое вежливое обращение, — всегда опытные посадки делаем на плохих почвах. Если порода выращена в тяжелых условиях, значит она жизнеспособна. Такую смело можно сажать и в теплицах и на пустырях. Так советовал работать Иван Владимирович Мичурин. А вы какого мнения?
Лева промолчал. Он не решился вступать в спор с Мичуриным и молча взялся за лопату.
Я тоже выбрал себе кирку из кучи инструментов. В предутренней прохладе приятно было разогреться. Кирка с тупым звуком ударяла в землю. "Тут, говорила она, — тут, тут, тут…" При каждом ударе подсохшая земля рассыпалась на ноздреватые комки. За несколько минут мы, по указаниям Кондратенкова, разрыхлили пять квадратов размером метр на метр.
Механики и шоферы в это время трудились на меже.
Они вытащили из вспомогательной машины грандиозный зеркальный прожектор, подняли его на составной мачте и раскрепили оттяжками. Петя — шофер электростанции — завел свою машину. Однообразно загудела динамо — ослепительно яркий луч брызнул на землю. В середине белого круга оказалась Зоя Павловна старшая лаборантка. Жмурясь от света, она старалась разобрать цифры на почвенном термометре и смеялась, отмахиваясь рукой.
— Двадцать четыре градуса и семь десятых! — крикнула она.
— Прогрев! — коротко скомандовал Кондратенков.
Сотрудники бросились к бортам автомобиля, откинули их и начали разматывать кабель. Все это проделывалось быстро, слаженно и напоминало армейское ученье саперовэлектриков. Первый и второй номера открывают борта, тре. тий ставит заземление, четвертый и пятый раскладывают кабель, шестой и седьмой выгружают инструменты. Всего на разворачивание станции: девять минут — посредственно, восемь — хорошо, семь минут тридцать секунд — отлично.
Чувствуя, что моя неумелая помощь только спутает эту отчетливую работу, я отошел в сторону и принялся терпеливо ждать, когда мне покажут обещанное с вечера "самое интересное".
— А зачем это все? — спросил я Леву, который тоже был не у дел.
Иван Тарасович, услышав мой вопрос, обернулся:
— Это вы, товарищ корреспондент? Держитесь возле меня, Григорий Андреэаич, я вам буду давать объяснения по ходу действия… Бы спрашиваете, зачем эта техника? Техника нужна потому, что мы хотим обогнать природу. Вы слышали температура почвы двадцать четыре градуса с десятыми. А требуется двадцать девять. Вот мы и даем прогрев токами высокой частоты.
— Почему же именно двадцать девять?
— Только потому, что мы хотим вырастить нормальные растения и получить от них семена. А для этого нужно пройти все стадии, одну за другой. Вы, конечно, знаете о теории стадийного развития, созданной академиком Лысенко. Еще лет тридцать тому назад Трофим Денисович открыл, что растения развиваются этапами — стадиями. Первая из них — стадия яровизации, за ней идет световая и так далее. И каждая стадия требует особых условий. Для яровизации, например, важнее всего влага и точно определенная температура: для северных растений-сравнительно низкая, для южных — высокая. Нашему гибриду, например, необходимо по меньшей мере…
— …двадцать девять градусов! — протяжно крикнула Зоя Павловна.
Кондратенков прервал пояснения. Последовала вторая команда: "Семена!" Из машины были вынуты лакированные ящички. Профессор сам открыл их, приподнял вату и показал мне мелкие розоватые семечки. Я протянул было руку, но Кондратенков прикрыл ящик ладонью:
— Нет, посадка доверяется только Верочке.
Очевидно, в институте на долю Левиной соученицы приходилось немало работы. Верочка запоминала, отмеривала, считала, проверяла, переспрашивала и тут же записывала обо всем в блокнот, выводя ровные строчки с круглыми, как горошинки, буквами.
