— Дядя Гро! — воскликнула Лесс. — Что вы говорите?
— Не вмешивайся, — оборвал Гро Фриш девушку. — Цербер! Проводите этого человека.
Пошатываясь, я принял от лакея пальто и вышел на улицу. Морской ветерок освежил мое пылавшее лицо.
Когда я дошел до конторы компании, все было кончено. Меня выгнали и сам патрон поехал объясняться к Гро Фришу.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Ухожу в море
Мои ничтожные сбережения снова быстро иссякли, и я опять безнадежно и тяжело голодал, живя под самой крышей в порту Трех Фрегатов, в гостинице «Сумбарина». Старушка Макбот, ухаживавшая за мной в Цезарвилле, как за родным сыном, пока у меня водились в кармане лавры, немедленно и довольно грубо предложила мне выехать, лишь только поняла, что не может рассчитывать на аккуратное получение с меня синих кредитных билетов с каймой из лавровых листьев и со змеей, обвивающей цифру.
Я не мог найти себе никакой работы. У меня все чаще стучало в висках (от недоедания, полагал я) и я все чаще ловил себя на том, что, беседуя с человеком, я стараюсь прочесть его мысли — и мне это удается.
Я слонялся по прибрежным кафе, ничего не заказывая и читая оставленные посетителями газеты. Однажды к кафе, из которого меня еще не догадались попросить удалиться, подкатила машина марки «Голубая комета» и из нее вышел Фриш со скуластым человеком, похожим на ньюфаундленда. Они уселись за столик; я поглядывал на них, прикрывшись газетой. Свирепое лицо спутника Фриша мне показалось знакомым, но я никак не мог вспомнить, где и когда я его встречал. И вдруг я вспомнил: это был Крабби Гадд — главарь бататских фашистов. Я до войны однажды видел, как фашисты маршировали в своих рубашках цвета сирени по улицам Цезарвилля. Вид у них был достаточно воинственный и свирепый. Во время Великой Войны Крабби Гадд куда-то исчез. Говорили, что его посадили, а теперь, как видно, он вновь выплыл наружу. И хотя на нем не было этот раз сиреневой рубашки, я сразу вспомнил его.
— Интересно, — подумал я, — как он может функционировать после поражения Гитлера? Кто пойдет за ним? И не остановит ли его на первых же шагах государственная полиция Бататы?
Только через много дней я понял, каким я был в тот день несмышленным младенцем.
На другой день после этой встречи я узнал, что «Королева Атланты» выходит из дока и идет в первый рейс. Пароходная компания набирала команду, и я, подписав контракт, перебрался в матросский кубрик на борту «Королевы Атланты». В день отплытия мне на глаза попалась газета, если не ошибаюсь, «Герольд Бататы». Сногсшибательные заголовки оповещали читателей:
«Исчезновение падчерицы миллионера».
«Ушла из дома в час ночи и не вернулась».
«Подозревают участие в исчезновении агентов Советской России».
«Она сама была владелицей состояния».
«Гро Фриш проливает слезы».
«„Я покончу с собой“ — сказал Гро Фриш репортерам».
«Найдена в пруду в парке».
«Сначала отравлена, после — утоплена».
«Страховая компания „Помни о смерти“ должна выплатить огромную премию».
«Состояние падчерицы переходит к Гро Фришу».
«Вся Батата соболезнует».
«Цезарвилль в трауре».
«Полиция ищет преступников».
Бедная Лесс! Она была обречена еще в тот самый день, когда я приходил к Гро Фришу! И я, я не помешал этому! Но что я мог сделать? Мне бы рассмеялись в лицо, если бы я рассказал полицейскому инспектору, что читаю чужие мысли. Или меня посадили бы в сумасшедший дом. И меня наверняка запрут в сумасшедший дом, если я вздумаю доказывать, что знал о готовящемся преступлении и обвиняю никого иного, как проливающего слезы опекуна, обещающего покончить с собой от горя.
Дальше газета сообщала другие, менее важные новости:
«„Королева Атланты“ выходит в свой первый рейс после Великой Войны».
«Агамемнон Скарпия выехал в предвыборную поездку на борту „Королевы Атланты“».
«„Я надеюсь победить на предстоящих выборах. Народ Бататы — за нас. — говорит Агамемнон Скарпия. — Правительство Герта Гессарта рухнет, как обветшавшая каланча“».
«Лабардан с нетерпением ждет приезда лидера „сторонников демократии“».
«Русский ботаник Миранов приехал в Батату. Он известен трудами по скрещиванию ананасов с грейпфрутом. У русского гибрида — большое будущее».
«Чепуха», — заявил Гро Фриш. — «Нет ничего лучше чистого ананасового сока».
Я скомкал газету и пошел в кубрик. В шесть часов вечера, под звуки оркестров, игравших «Как скучно, ребята, мне жить без войны», «Королева Атланты» отдала швартовы и, медленно развернувшись, вышла в море.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ловлю «вервольфа»
Я ловил себя на том, что теперь уже сам старался прочесть чужие мысли. Для меня стало спортом — развивать тот удивительный дар, которым меня наделила судьба. Я смотрел в лицо буфетчику, разливавшему живительную влагу, и знал, что он высчитывает, сколько лавров положит в карман в конце рейса, обделяя каждого на несколько капель.
Я примечал, какие неприглядные мысли бродят в голове юной пассажирки, весело хохочущей и играющей в теннис на палубе, мечтающей о том, как бы поймать в свои сети старика, начиненного лаврами, как рулет — мясным фаршем. Благообразный старец, дремавший в парусиновом кресле, пока я драил поблизости палубу, оказался пароходным шулером-профессионалом, обдумывавшем способ наиболее безболезненно обыграть простоватого торговца скотом, своего каждодневного партнера.
Мне удавалось прочесть и мысли моих товарищей по кубрику — матросов, людей озабоченных, как бы сохранить для семьи побольше лавров к концу рейса, что привезти жене или невесте, чем накормить ребят.
И очень часто при разговорах в кубрике я замечал, что слова их вполне совпадают с их мыслями и, наоборот, наблюдая пассажиров первого класса, я примечал, насколько велика разница между тем, что они говорят и что думают.
Своеобразный спорт так увлек меня, что иногда я нарывался на злобные замечания. Пассажиры жаловались помощнику капитана, что «этот матрос так уставился на них, что у них мурашки по коже забегали», и помощник прогонял меня вниз, приказывая прислать продолжать приборку кого-нибудь другого. Я с трудом сдерживал себя и старался поменьше всматриваться в людей с верхних палуб и поменьше навлекать на себя неприятностей, но зато я знал, что молодая певичка из корабельного джаза, распевающая «о, детка, как мне весело жить», живет далеко не весело, потому что ее параличная мать прикована в Цезарвилле к постели, а куплетиста, исполняющего знаменитую песенку «Как глупы и смешны рогатые мужья» бросила жена, по которой он до сих пор тоскует. Я жил в чудовищном мире несообразностей. Люди оказывались совсем не теми, какими они старались казаться.
