Глава 5.
Изготовление полуфабриката
Первое смягчение сердца было легким. Так, примеривался Полюгаров, круто не брал. Ничего такого, собственно, не произошло. Просто проходил товарищ Полюгаров меж станков - как всегда, стремительный, светлый ликом, в одежде полувоенной (хоть и на гражданке, а солдат!) Заметил новенького Зиляева. Махнул рукой, подзывая для беседы. Не без опаски пошел навстречу Зиляев. Не то, чтобы боялся он Полюгарова, нет. Опасался - так вернее. Входил тот уже в силу на заводе. Не директор, конечно, так, третий-пятый. Но все ж таки... - Почему грязь на участке, Зиляев? Спросил Полюгаров громко. Все чтобы услышали. Оценили заботу. Зиляев подбежал бодро, заверил: - Уберем, Ефим Петрович! Виноват, не доглядел! Живо присел, поднял какую-то ветошку, бросил в мусорный ящик. - Н-ну, молодец, молодец... - с непонятной интонацией проговорил начальник. - Стараешься. Зиляев улыбнулся как можно открытее. Чудная у него тогда улыбка была. Как бы говорила: нет, товарищи дорогие, у такого человека задних мыслей быть не может. Не таковский, что вы! А бодр Зиляев, стоек и предан. - Хорош... - все с тою же неясной интонацией заметил Полюгаров. - Ты вот что, Зиляев. Загляни-ка после смены ко мне. Кабинет-то знаешь? - Как не знать, Ефим Петрович! Ваш-то не знать... - Вот и зайди. - Ясно, Ефим Петрович! Будет сделано!
...Сто, и двести, и тысячу лет назад стоял маленький гимназистик в парадном у каменных ног императора точильщиков. Высекало лезвие из круга искры, взлетали они, вспыхивали и оседали пеплом вокруг - на фартуке, на сапогах, на ледяном полу...
Прост был кабинет Полюгарова, как многие кабинеты той давней поры. Просто, скупо, жестко. Длинный стол. По бокам в ряд приткнуты стулья. Портрет, конечно. Внимательный взгляд Полюгарова. Вопрос - ответ. И еще вопрос, и ответ. Беседа старшего товарища по работе с младшим товарищем. - Ну, расскажи, Зиляев, о себе. Родители-то кто у тебя? Рассказал. Что там было рассказывать? Отца - в гражданскую, мать - тиф... - Как после института работается? Помощь нужна? Как работается. Так и работается... Ответил, как положено. "Зачем он вызвал? Все ведь в бумагах есть. И про родителей..." Словно отвечая на немой вопрос, Полюгаров развернул папку, ворохнул бумаги. - Прочел я твою анкету... Все документы прочел. Нехорошее дело получается, Зиляев... Читал о процессе над вредителями? О взрыве на руднике? "Вот оно! Добрались!" Одно чувствовал Зиляев: в глаза надо смотреть. Отведешь их - конец. А не отведешь, выдержишь - может, и пронесет. Может, и будет конец, да позднее. А позднее - эх, позднее-то! - авось, и кончится наваждение. Жив останется Зиляев, выйдет из кабинета с портретом, дышать будет!.. Молчал Зиляев, глядя прямо в глаза старшему товарищу. Тот продолжал: - Ты видел, кто проходит по этому делу? "Кто там проходит, кто, кто? Скорее думать, не отводить глаз... Директор Прохоров, главный инженер Григорян, механик, потом еще один механик, Минц, кажется..." Молчал и Полюгаров. Смотрел, как водит нового инженерика. Понимал: вспомнит он, никуда не денется... . "...Минц, Пареев, Хитров, Зиля... Понял! Господи, понял!" Запела душа Зиляева. Пал он сердцем своим к ногам любезного Полюгарова и трижды прокричал формулу отречения. Отрекся разом от всего, что связывало его с миром прошлым и темным, вступил в новый мир, светлый и радостный. Лишь от родителей не отрекся он, так ведь не было родителей у Зиляева, вот в чем штука-то! Так стал Зиляев Грандиозовым. Без трепета читал он теперь сообщения о процессе над вредителями, один из коих проходил под фамилией Зиляев. И хотя жил тот грозный вредитель за тысячу верст и был то ли чувашом, то ли мордвином - открестился от него Грандиозов, отмахался руками, отмежевался, говоря по-тогдашнему. Прилег, то есть, за межу, затаился. А когда встал - не стало никакого Зи-ляева, и не пахло таким. Итак, ничего особенного на первой, достопамятной встрече не произошло. Вышел из переделки Грандиозов сухим, сменившим фамилию (должным образом, по закону), урона не понес. Да еще и благодарность вынес великую. Спасителю своему Полюгарову Ефиму Петровичу, от черного навета защитившему неразумного. Так стал Грандиозов полуфабрикатом. Надлежало теперь провести окончательную обработку - руками умелыми, знающими толк в смягчении сердец. Скоро, скоро состоялась вторая встреча. Собственно, и не встреча это была, а так, глазами мазнули друг по другу, ничего более. Возвращался Грандиозов домой после ночной смены. Лежал его путь мимо дома, где жил директор завода. И надо же подгадать, проходил он мимо, когда выводили директора из подъезда к закрытой машине. Оглянулся директор отчаянно, и ясно различил Грандиозов, как выпала у него из глаз искра, вспыхнула и погасла на мостовой. Метнулся Грандиозов прочь от закрытой машины, от людей в кожаном, прижался к стене. Вытянув шею, огляделся вокруг. И вздрогнул. Из соседнего окна смотрел, как выводят, товарищ Полюгаров. Жил он там, рядом с директором и не отказал себе в удовольствии полюбоваться. Перевел глаза на Зилясва, не спеша занавеску задернул. Что увидел в его глазах старик Грапдиозов (а стал он стариком с той ночи)? Что вообще держал в глазах своих Ефим Полюгаров? Энтузиазм? Железную решимость? Было такое, держал он и энтузиазм, и железную решимость. Но не все нужное в глазах бывает, иной раз такое появится против воли, что пальцы готов себе грызть - а оно там, непрошенное. Страх увидел Грандиозов. И вот что странно: ему бы духом воспрять - как же, не только он, по и всесильный Полюгаров боится! Ан нет, не воспрял. Понял тогда Грандиозов простую истину: от чужого страха свой только вырастает, крепче становится. И стал он их полуфабриката готовым изделием. Лишь ценника не хватало. Тут старик Грандиозов охнул и спохватился. Высохла тряпка. Швабра лежала, брошенная, на полу возле ведра. Безжалостно светила голая лампочка, бюрократы пошевеливались в углу. Ждала картотека. Схватил старик тряпку, истово принялся тереть пол вокруг картотеки, гоня от себя ненавистное лицо с короткими усами "а-ля вождь" Третья встреча, третья встреча...
Глава 6.
Товарищ Полюгаров
Здесь необходимо на минутку прерваться. Потом, когда все кончилось, не раз беседовали мы с соседом моим, летчиком-ювелиром. - Враки! - бушевал ювелир. - Домыслы врагов! Никакого Полюгарова не было и быть не могло. Очернительство, ничего больше!.. - Позвольте, - говорил я. - Насчет врагов я не возражаю, но Полюгаров существовал на свете. Даже и читал я что-то в этом роде. В центральных изданиях... - Это что же, интересно знать? А вот что. Обыкновенный человек был Ефим Полюгаров. Жили тогда такие люди (и сейчас живут), а сколько их было - бег весть. Появился Ефим Петрович в двадцатые годы, когда многие появлялись. Расти начал быстро, но не чрезмерно. Не прыгал через кочки (хотя время позволяло), а вышагивал умно, с бережением. Рождалась индустрия, кадры решали все, кроме своей судьбы, и оказался товарищ Полюгаров на крупном заводе. Уже тогда был он, конечно, партийцем, и партийцем столь беззаветным и пламенным, что многие пугались. Охватывали его, правда, одно время какие-то шатания - влево ли, вправо... Но какие именно, никто толком не знал, а Ефим Петрович не распространялся. Шатался Полюгаров недолго, колебания начисто изжил и начал каменеть. На глазах он твердел и каменел, пока не обратился в истинно твердокаменного. Хоть сейчас ставь на постамент - и бронзой буквы: такой-то, такая-то должность, совершил столько-то деяний на благо народа своего тишайшего. Короче, на тебя, родимого, уповаем! На постамент Полюгарова не пустили (монополия была тогда на постаменты). Но на трибуну выпускали частенько. Говорил он, впрочем, мало. Больше взирал. Кулаком еще любил воздух долбать, да с таким азартом, что в первых рядах гнулись, а в задних цепенели от чувств. Что бы еще сказать о товарище Полюгарове? Ну, низенький (так, тогда низеньких вообще было многовато). Ну, усы носил короткие, плотные - так кто ж тогда усов-то не носил? Даже и в Европе (по газетам) нашивали. Ибо лезвия уже тогда были дороговаты, а хороших лезвий уже и тогда было не достать. Нет, решительно обыкновенный человек был Ефим Полюгаров, разве что твердокаменный. На заводе Полюгаров сразу начал бороться за чистоту рядов и успел в том деле преудивительно. Технология очистных работ была самая передовая: бить по площадям. Товарищ Полюгаров счищал ряды, как бомба (в те времена любили авиацию и всякие авиационные сравнения). Падал внезапно с небес - и на десять саженей вокруг все очищалось до стерильности. Только дымочек небольшой курился, но и его аккуратный Полюгаров развеивал по ветру. Он бы и на сотню саженей стерилизовывал (чувствовал в себе силу великую), но мешали, мешали ему разные... Пришлось Полюгарову чистить ряды и над собой. В такой-то момент и произошла вторая его встреча со стариком Грандиозовым - когда одного из мешавших выводили. Не удержался в ту ночь Ефим Петрович, выглянул полюбопытствовать... Шли годы. Старик Грандиозов, бывший Зиляев, сидел на собраниях и поднимал руку. Он подымал и подымал руку, за одним лишь следя, - разом поднять со всеми, не пропустить момент. Но и вперед вылезать не следовало, не любил Полюгаров шустрых-то. Вздымал Грандиозов сохнущую руку, а сам о своем думал - о картотеке. Затем чудесное перемещение осуществилось. Взметнулся Ефим Петрович и перенесся разом из своей сферы в сферу сельскохозяйственную. За чистоту рядов, правда, бороться не перестал. А потом он пропал. Вчера еще, кажется, боролся вовсю. Вот-вот, вроде бы, сию минуту менделистов низвергал, какого-то Вильямса грыз (а может, и не грыз вовсе, а к солнцу возносил - немало их, Вильямсов разных перебывало в те годы борений и побед). И вдруг - не стало. Главное, шума никакого не было. Рухнули стены, колючкой обвитые! И тут же вновь воздвиглись, без колючки, зато радужным разрисованные. Так думал старик Грандиозов. (- А больше так никто не думал, особливо я, - сказал я летчику-ювелиру). Смотреть на радужные стены Грандиозов не пожелал. Заперся в отдельной своей квартирке, где ругался на кухне в одиночестве. Единственной радостью жил: по выходным казнил там же, на кухне, приписчиков, жуликов, врагов народа, несунов, а порой и тараканов - житья не давали, проклятые! - Видите теперь? - сказал я соседу. - Был на свете Полюгаров, существовал. Ничего мне не ответил ювелир, повернулся и ушел к себе. А ночью слышался из-за его двери командный голос: - Двадцать суток гауптвахты! Мало? Тридцать суток! Пятьдесят! Сто!.. Ну-с, дальше...
