Уинтерз обернулся к Кор Халу.
— Когда? — спросил он, тщетно пытаясь скрыть дрожь в руках.
— Все готово. Халк, проводи его.
Кеши кивнул и пошел вперед. Уинтерз следовал за ним по пятам.
То, что предстало его глазам, разительно отличалось от зала Шанги в Кахоре. В этих каменных стенах некогда жили, любили и умирали, причем не всегда своей смертью, мужчины и женщины. В щелях между плитами оставались их слезы и кровь, копились веками. Ковры, гобелены, мебель стоили целое состояние — произведения искусства, предметы старины. Их красота износилась от времени, но все же оставалась красотой, великолепной и яркой.
В конце прохода была бронзовая дверь с узкой решеткой.
Халк остановился и велел Уинтерзу снять с себя все.
Уинтерз замер в нерешительности. Ему очень не хотелось расставаться с оружием.
— Почему здесь? — спросил он недовольно. — Я хочу взять одежду с собой.
Но Халк повторил:
— Разденься здесь. Таковы правила.
И Уинтерз повиновался.
Обнаженный, он вошел в тесную комнатку. В ней не было удобного стола — только несколько шкур, брошенных прямо на голый пол. В противоположной стене зиял огороженный проход.
Бронзовая дверь с визгом захлопнулась за Уинтерзом, и он услышал, как лязгнула щеколда. В комнате царил полный мрак. Теперь ему стало уже по-настоящему страшно. Страх был дикий, неукротимый. Но Уинтерз не мог ничего изменить. Слишком поздно. Причем давно. С того самого дня, когда пропала Джилл Леланд.
Уинтерз опустился на шкуры. Высоко над его головой, под самым сводом, что-то смутно мерцало. Постепенно мерцание стало усиливаться, разгораться. Наконец Уинтерз смог разглядеть призму, вделанную в камень, — большую, вырезанную из какого-то ярко-огненного кристалла.
Из-за решетки на двери донесся голос Кор Хала:
— Эй, землянин!
— Что? — откликнулся Уинтерз.
— Видишь призму? Это и есть Драгоценность Шанги. Мудрецы Кара-Дху вырезали ее миллион лет назад Только им была ведома тайна кристалла и секреты его огранки. Таких камней сейчас осталось всего три.
На стенах вспыхнули сполохи света — вернее, сгустки чистой энергии. Золотые, оранжевые, зеленовато-синие. Маленькие огоньки пламени, огонь Шанги, сжигающий душу.
Пытаясь совладать со страхом, Уинтерз спросил:
— Ну а радиация? Лучи, которые проходят сквозь призму, — они те же, что в Кахоре?
— Да. Тайну лучей Кара-Дху тоже унесли с собой. Возможно, это космические лучи. Используя в качестве призм обычный кварц, мы можем ослабить уровень радиации до потребностей торгового города.
— Кто это «мы», Кор Хал?
Смех, негромкий и злобный:
— Мы — это Марс, землянин!
Танцующее пламя, все сильнее и ярче, пляшущее на его теле, проникающее в кровь, в мозг… Не такое, как в солярии с хорошенькими игрушечными деревьями. Там было удовольствие — дразнящее, опьяняющее наслаждение. Странное, захватывающее. Но здесь…
Тело Уинтерза вдруг дернулось и выгнулось дугой, затем скрутилось кольцом. Он забился в корчах. Мука была невыносимой — сладкая, невыразимо сладкая боль.
Голос Кор Хала прогремел откуда-то издалека, оглушительный и роковой:
— Мудрецы Кара-Дху не были мудры. Они разгадали тайну Шанги и решили покончить с войнами и проблемами, уходя назад, к истокам. Но знаешь, что стало с ними? Они погибли. Вымерли, землянин! Кара-Дху исчез с лица планеты в течение жизни одного поколения!
Уинтерзу становилось все трудней отвечать, трудней думать.
— Какое это имеет значение? — хрипло сказал он. — Они были счастливы, пока жили.
— А ты счастлив, землянин?
— Да! — задыхаясь, выкрикнул он. — Да!
Вместо слов у него вырвалось невнятное мычание. Берк Уинтерз извивался, катаясь на сбитых шкурах в невыразимой, почти нечестивой истоме, в сладостной муке, о которой прежде не мог даже мечтать, — и был счастлив. Огонь Шанги плавил его тело, подобно раскаленному металлу, и Уинтерз уже не испытывал ничего, кроме всепоглощающего ощущения счастья.
До него снова донесся смех Кор Хала.
После этого все сделалось как в тумане. Сознание время от времени туманилось, и он проваливался в черноту. Приходя в себя, Уинтерз чувствовал себя странно. Его собственное тело было каким-то чужим, незнакомым. Только одно он помнил довольно отчетливо — по крайней мере один отрезок пути по зловещей дороге назад.
Во время очередного просветления, длившегося очень недолго — может, с минуту или две, — ему показалось, что плита в стене вдруг отодвинулась, открыв кварцевое окошко, и в нем возникло чье-то лицо. Уинтерз чувствовал, как чужие глаза внимательно разглядывают его обнаженное тело, плавающее в восхитительном пламени
То было лицо женщины. Марсианки. Очень породистое, с четко очерченными скулами и надменными дугами бровей; алый рот так и манил к поцелую, обещая блаженство и муку.
По-видимому, в стене таился микрофон, поскольку женщина говорила с ним, и он слышал ее голос, полный упоительно-жестокой магии. Она окликнула его по имени.
Уинтерз не смог подняться, но ухитрился подползти! С окошку, и в его воспаленном мозгу женщина стала частью видений, проявлением тех неземных сил, что играли с его организмом Разрушение и восторг, неодолимые, как сама смерть.
По меркам чужеземца, она была не так красива, как Джилл. Но в ней чувствовалась сила. И ее алый рот дразнил его, насмехаясь, а изгиб обнаженных плеч доводил до исступления.
— Ты сильный, — проговорила она. — Ты будешь жить, до самого конца. И это хорошо, Берк Уинтерз.
Он попытался что-то сказать, но понял, что уже не в состоянии произносить слова.
Она улыбнулась:
— Ты бросил мне вызов, землянин. Я знаю. Ты бросил вызов Шанге. Ты храбр, а мне нравятся храбрые мужчины. Но ты также глуп, а я люблю глупцов, потому что они развлекают меня. Я подожду, землянин, когда ты достигнешь конца пути!
Он снова попытался ответить, и опять у него ничего не вышло… А потом навалились ночь и безмолвие. Он унес с собой во мрак отзвук ее издевательского смеха.
Он больше не был капитаном Берком Уинтерзом. Его звали коротко — Берк. Он лежал на твердых и холодных камнях. Вокруг царила кромешная тьма, но его глаза и уши верно служили ему. По звуку собственного дыхания он догадался, что находится в замкнутом пространстве, и это ему не понравилось.
Он негромко зарычал. Волосы на затылке встали Дыбом. Он попытался вспомнить, как попал сюда. Что-то случилось с ним, что-то связанное с огнем, с пламенем, вот только не вспомнить, что именно и почему.
Одно он знал твердо: он что-то искал. Это «что-то» пропало, и он хотел его вернуть Желание причиняло ему мучительную боль. Он не мог вспомнить, чего именно он так желал, но жажда вернуть потерянное была сильнее страха смерти.
