Он нес одно-единственное яйцо к базе, под козырьком которой стоял ошеломленный Гарисон, с готовностью придерживая ручку дверей шлюзовой камеры.
5.
- Ты, наверное, сошел с ума, Борис, - проговорил в негодовании Гарисон. - После того, как нас предупредили, в сущности, запретив выходить с базы, - ты, никого не слушая, помчался за яйцами под дождем метеоритов, каждый из которых угрожал твоей жизни. Вспомни хоть бы, как ты напугался, когда маленький метеорит упал мне на плечо! А сам бросился под их град, чтобы спасти эту бессмысленную находку... Как тебе повезло проскочить - не понимаю. Меня до сих пор охватывает ужас при одном воспоминании об этом! И зачем? Ведь яйцо все равно испортится в тепле, пока прилетит ракета. Зачем же ты сделал это?
Полищук рассеянно слушал своего напарника и едва заметно усмехался. В самом деле, что он мог ответить ему? Конечно, его поступок граничил с сумасшествием. Однако же хоть одно яйцо да спасено! Разве же его риск не оправдан тем, что загадочное яйцо будет исследовано и наука обогатится новым открытием? Хоть Гарисон и очень хороший парень, но этого, очевидно, не может понять: его интересует лишь одно - успешное выполнение намеченной планом работы в пределах инструкций. Все, что выходит за пределы этого, для Гарисона не существует. Мы, советские исследователи-космонавты, не такие. Американцы, хотя и чудеснейшие ребята, но приучены всей своей жизнью исправно делать только то, что положено им, делать хорошо, даже образцово, но не больше.
- Ну и чего же ты молчишь, Борис? - допытывался тем временем Гарисон. Из-под шлема он удивленно смотрел на Полищука. - Не считаешь нужным отвечать мне?
Полищук засмеялся:
- Да нет же, нет, Джон! Просто мне, честное слово, нечего возразить. Ты абсолютно прав: с точки зрения нормального исследователя я, так сказать, вел себя бестолково, что ли...
- Видишь, ты и сам признаешь это! - удовлетворенно отметил Гарисон.
* * *
- Хорошо, я ненормальный исследователь. Однако же главное - яйцо у нас. Оно лежит в шлюзовой камере, и ему ничто не угрожает.
- Если... если, во-первых, оно не испортится: там значительно теплее, чем на поверхности. И, во-вторых... ну, помнишь же, с Земли говорили: приготовиться к возможным неожиданностям. Понимаешь? - обеспокоенно закончил Гарисон.
- Все, все понимаю, Джон! - отмахнулся Полищук. - Вот уже шесть земных суток яйцо лежит в шлюзовой камере - и ничего... А неожиданности на то они и неожиданности, чтобы над ними не очень размышляли... Смотри, Земля! - оборвал он свою речь, выглядывая в иллюминатор.
На черном глубоком, будто обтянутом бархатом, небосклоне плыла озаренная зеленоватым светом Земля. Она словно пригасила своим сиянием расцвеченное звездами небо над Луной и радостно напоминала о лесах, лугах, морях и реках, - обо всем том, что человек по-настоящему с острой тоской ощущает только в бескрайних пространствах космоса, в межпланетной ракете или здесь... здесь, где неустанно вспыхивают и гаснут огневые метеоритные фонтаны лунного песка... Они стали уже привычными, эти красные и белые огоньки. И все ж таки к ним нельзя было привыкнуть: так внезапно они возникали по всей, сколько видел глаз, поверхности Луны, испещренной кольцами малых кратеров, которые оставались после фонтанов. И вот - Земля на лунном небосклоне!
- Восточное полушарие... - мечтательно прошептал Полищук.
Там, под этим слоем облаков, похожих на куски белой ваты, распростерлась его великая страна. Там улицами маленького городка он бродил еще школьником, сидел в саду, глядя на голубой диск Луны, которая катилась среди туч, и фантазировал. Он - космонавт, он побывает на далеких планетах, на Марсе, на Венере, где, наверное, привольно бродят доисторические животные, огромные игуанодоны, летают ящеры-птеродактили... Но сначала он отправится на серебряный шар Луны. Он будет тем смельчаком, который отважно пройдет ее морями и кратерами... Милые детские мечты! Но они сбылись: он здесь, на Луне, вместе со своим спутником, американцем Гарисоном, - и как же одиноко чувствует себя, смотря на далекую Землю, в тесной базе станции, где только крепкий купол отделяет его от неистовства космической стихии!.. Наверное, что-то подобное ощущает и Джон, - на его лице застыло задумчивое выражение человека...
Но что это за странное ритмическое постукивание в дверях шлюзовой камеры? Полищук насторожился.
- Джон! Ты слышишь? - отрывисто спросил он.
- Да... Что это? - побледневший Гарисон повернул голову к шлюзовой камере.
Постукивание не прекращалось. Будто кто-то старался открыть двери камеры и стучал в них снаружи.
- Шлемы, Джон! - Полищук быстро закрыл свой космический шлем.
То же самое сделал и Гарисон.
Двери в шлюзовую камеру медленно отворялись.
Оба исследователи напряженно вглядывались в темное пространство между ними.
В этом пространстве появились злые глаза, которые сверкнули красными огоньками, а под ними - огромный клюв, в котором торчали ослепительно-белые зубы.
Еще миг - и перед остолбеневшими Полищуком и Гарисоном появилась длинная змеиная шея, которая поддерживала хищную голову существа. Захлопали перепончатые крылья, словно стараясь шире отворить дверь.
- Это... это исчадие ада! - пробормотал побелевшими губами Гарисон, отступая назад, к столу.
- Нет. Это - птеродактиль! - ответил ему Полищук.
6.
- Не знаю... не знаю, - все еще сдавлено бормотал Гарисон; он оказался уже позади стола, ища за ним хоть какое-то убежище. - Это какая-то страшная химера... будто у средневековых художников, я видел такое только на рисунках! Будь оно проклято! Я летел сюда не для этого... Смотри, смотри, Борис!
Урод, в конце концов, вылез из дверей камеры и оказался в комнате базы. Он взмахнул еще раз перепончатыми крыльями и пристроил их к бокам, став похожим на старую женщину, которая закуталась в серую запыленную шаль. Существо застывшее на полу, и в самом деле выглядело, как отвратительная химера из парижского собора Нотр-Дам или с картин Гойи. Оно сидело неподвижно, будто не зная еще, как себя вести. Только беспокойно блуждали налитые кровью глаза и изредка угрожающе щелкал клюв, показывая два ряда острых зубов. А будто поднятые плечи прятались в складках все той же стариковской шали цвета паутины.
Полищук забыл о своем страхе, который вначале охватил его. Он стоял возле стола и, не отводя глаз, смотрел на урода. Он был не такой уже и большой; впечатление гигантского размера вызывали, скорее всего, огромные перепончатые, будто у летающей мыши, крылья. Туловище с головой на длинной шее было не больше полуметра или около того...
