Теперь штаб грыз ногти, изучая его личное дело и взвешивая, стоит ли замечать вопиющую строку на странице с отметками о физическом состоянии — или пролить на нее чернила и сказать, что так и было? Пауль ногти не грыз, но совсем перестал спать от нетерпения. Сразу появилось свободное время, и он немедленно нашел, чем его занять. Военные дисциплины маячили впереди плотным туманным облаком, можно было понемногу начать в него погружаться — с краешку, по общедоступной литературе. В крайнем случае, не возьмут — так хоть новое узнаю.
Не догоню, так хоть согреюсь.
Наконец глава аналитического отдела сказал: "Под мою ответственность".
Государственные экзамены, защита диплома по математической статистике, вручение красной корочки, пахнущей столярным клеем и типографской краской, прошли нечувствительно, а выпускной вечер — и вовсе проигнорирован.
Рабенард улетел на Один присматривать за особняком, а Пауль фон Оберштайн надел военную форму.
…Он был крайне раздосадован, когда адмирал фон Вигерт потащил его на светскую вечеринку к баронессе фон Вестфален. Работы было вполне достаточно, чтобы с пользой провести вечер за письменным столом. Пауля только что перевели в штаб к Вигерту, и он предпочел бы осваивать, так сказать, новое хозяйство, пока что хотя бы по документам. Так нет же… "Едем, по дороге я изложу вам, обер-лейтенант, мои соображения по организации взаимодействия подразделений в боевой обстановке". Ладно, добрались до особняка баронессы — но адмирал еще не закончил свои пространные и довольно запутанные распоряжения. Патологическое неумение ставить задачу. Командовать в бою он, вероятно, вполне способен, но с видением дальше своего носа, похоже, беда. Великий Один, пошли мне толкового командира, который знает, чего хочет, и умеет формулировать кратко и точно. "Зайдем и выпьем, обер-лейтенант, а беседу окончим по пути обратно".
Пропал вечер. Часа четыре времени — псу под хвост.
— Господин адмирал, может быть, завтра…
— Нет-нет, обер-лейтенант, завтра я буду занят весь день. У меня несколько важных встреч и аудиенция у господина госсекретаря.
Музыка, невнятный гул голосов, звон бокалов, смех. Чуткое ухо выхватывает обрывки разговоров. Слева дамы щебечут о рюшечках и вытачках. Справа несколько военных самозабвенно сплетничают о фаворитке его величества. Впереди кокетничают, строят глазки; на два часа — сосредоточенно накачиваются спиртным; а на одиннадцать часов стоят в кружок расфуфыренные дамочки и пахнут такой дикой парфюмерной смесью, что ноют виски. Только за спиной тихо, потому что там стена.
Он перевел взгляд с духовитой клумбы на сосредоточенно пьющих. Картинка закачалась, выцвела по краю, восстановилась. Так дело не в запахах и звуках. Снова правый глаз. Еще с утра были подозрения на его счет, но думал — до вечера дотяну… Осторожно качнул головой. Вот пожалуйста. И "снег" в кадре.
Протянул руку, поймал бокал с проплывающего мимо подноса. От резкого движения посыпались пиксели. Хель. Как не вовремя.
Шампанское.
Лучше бы простой армейский шнапс, помогает снять головную боль, пока она не разыгралась во всю мощь. Ну будем пить что нашлось, а потом попробуем поискать что-нибудь подейственнее.
Мимо проплыл еще один поднос. Сменить бокалы.
В левом глазу качнулось тоже. Хель, Хель.
— Господин обер-лейтенант, что же вы прячетесь в этом углу? Разрешите представить вам…
Поклониться, выпрямиться, дождаться восстановления картинки.
Надо улучить момент, выбраться отсюда и сменить протезы. Запасная пара в кармане.
— Господин обер-лейтенант, позвольте представить вам…
Поклониться, выпрямиться.
— Рад знакомству, господин капитан.
И не отходит. Жаждет поговорить о положении на фронтах.
Пока он разливается соловьем, поймать пробегающего официанта, спросить насчет чего-нибудь покрепче. Официант кивнул и исчез, капитан оживился. Ну вот, теперь он не уйдет, пока не принесут мое "покрепче". И его тоже шампанское не берет?
Коньяк — это не армейский шнапс, конечно, но все равно хорошая штука. Нет, полный, пожалуйста. На лице официанта написано высокомерное "эти военные… никакой утонченности!". Какая там утонченность, когда голова раскалывается, в правом глазу мельтешение помех, а в левом поехала цветопередача?
Слава Одину, господин капитан цапнул свой бокал — тоже полный — и устремился к пахучему цветнику.
Допить — медленно, маленькими глотками, чтобы сильнее шибануло, и все-таки улизнуть…
— Господин обер-лейтенант, позвольте представить вам…
Поклониться, выпрямиться.
Женщины только ему и не хватало. Приседает, склонив голову. Прическа какая-то сложная, узлы и зацепления… так, это уже совсем никуда не годится. Мысли путаются.
Если она сейчас защебечет, я даже не смогу внятно ответить.
И — видно, чтобы мало не показалось — знакомый огненный гвоздь сквозь правое полушарие. Искра.
Если она заметила, может быть, испугается и уйдет, и тогда, наконец…
Она вынимает бокал у него из руки, ставит на очередной мимоплывущий поднос и произносит:
— Господин обер-лейтенант, прошу вас… не могли бы вы проводить меня на балкон?
Неужели Один услышал мои заветные чаяния? Выйти отсюда хоть куда-нибудь. Конечно, лучше бы одному, но — хотя бы так.
— Разумеется, фройляйн… — как ее зовут, он не запомнил. Вопиющая утрата ориентации.
— Фрау, — отвечает она, кладет пальцы ему на рукав и ловко направляет его в сторону балконных дверей.
На балконе холодно. Резкий ветер.
— Что с вами? — спрашивает она.
— Ничего, — отвечает он.
— Вы не умеете лгать, — говорит она. — Хотите, я уйду?
И, не дожидаясь ответа, исчезает там — где свет, шум и запахи.
Заменить протезы — дело одной минуты. Никогда не делай этого при мне, Пауль. Я больше не буду, фрау Маршитц.
Ну вот, теперь никаких радужных контуров, никаких осыпающихся пикселей и никаких искр. Постоять еще немного, остудить голову — и можно вернуться в облюбованный угол. Добавить коньяку — и все будет в порядке. В виске все еще стучит и ноет — но это уже ерунда, привычный фон. Пройдет.
Тихий скрип двери за спиной. Шелест подола. Стук каблуков.
— Господин обер-лейтенант.
Обернуться. Теперь это совсем просто.
Она протягивает бокал. Полный. Коньяк.
— Благодарю вас, фрау…
— Фон Бюлов. Фрау фон Бюлов.
У нее серые глаза и русые волосы. Он так и не научился понимать — красиво или некрасиво, и спросить не у кого. Молодая.
Она опускает ресницы, будто что-то обдумывает. Потом взглядывает снова:
