- Пойдемте, потанцуем!
- Что вы, Тоня, стар я уже для танцев.
- Это вы старый? - засмеялась она.
Андрей взял ее за руку, вышел вперед, потом обнял и хотел прижать к себе. Она отстранилась.
- У нас так не танцуют.
- Да. Действительно. Виноват. А скажите, вы любите Геннадия Петровича?
- С чего вы взяли, - покраснела Тоня. - Мне очень жалко Геннадия Петровича, он еще не оправился от ранения. Он мне как отец или брат старший.
Танцуя, вернее, неуклюже топчась на месте, Андрей подумал, что за последние сутки ни разу не взглянул в зеркало - может, он и правда помолодел, перемещаясь назад во времени. Физически он себя чувствовал очень хорошо, как никогда за последние много лет.
Музыка смолкла. Андрей потянул Тоню из круга - хотелось пройтись по любимым заповедным местам. Они осмотрели заросли, где казаки обычно воевали с разбойниками, потом ларек мороженого, в котором сидела толстая, очень добрая продавщица с черными усами, потом заброшенный, заросший травой фонтан - тут однажды произошла жестокая драка с преображенскими хулиганами. Ему тогда здорово расквасили нос, но Андрей и его друзья отступили с честью.
- Да вот и он, - обрадованно крикнул Андрей.
Мимо шел долговязый, огненно-рыжий парень в кепке и синей майке, с папироской в углу рта.
- Кто?
- Филька-наган. Он главный у преображенцев, я с ним дрался.
- С ним?
- Ну с точно таким же, - поправился Андрей, - очень похож. Эй, Филя, иди сюда.
- Ты чего, дяденька? - остановился тот.
- Что, брат, небось все хулиганишь, - Андрей пытался говорить строго, а сам расплывался в радостной улыбке.
- Да нет, дяденька, я иду себе спокойно, никого не трогаю.
- Иди, иди, только знай, я за тобой все время наблюдаю.
Филя недоуменно попятился, а отойдя на приличное расстояние, покрутил пальцем у виска и бросился в толпу.
Тоня расхохоталась. Она вообще потом смеялась не переставая - и когда качались на качелях, и когда стреляли в тире, непрерывно прыскала в какой-то забегаловке с надписью "Буфет", куда они зашли перекусить. И было у нее при этом лицо зрелой, очень красивой женщины. Андрей сказал ей об этом, а Тоня, чуть смущенно улыбнувшись, ответила, что очень рада этому, и от такой бесхитростной откровенности у него почему-то закружилась голова. Андрей выпил стакан какого-го грузинского вина, и, когда они вышли, голова закружилась еще сильнее, может оттого, что очень давно не пил, может от близости Тони, - но только все вокруг стало зыбким, неотчетливым и не внушающим полного доверия. Березы, например, приобрели розовый оттенок, а лица прохожих - сиреневый.
Они вернулись на танцплощадку и снова танцевали, а маленький человечек во фраке, дирижируя, время от времени посматривал на Андрея, и наконец, хитро, заговорщицки подмигнул.
"Чертовщина, - подумал Андрей, - во всем этом определенно есть какая-то чертовщина".
Они гуляли до позднего вечера, а потом целовались в подъезде. Андрей хотел ей предложить подняться к нему, но никак не мог решиться, сильно волновался и почему-то начал думать о том, что она намного старше его, что он любил ее, только не помнит этого, любил еще мальчиком, очень сильно, но как бы издалека, понимая ее недоступность и безнадежность своих чувств. А тут судьба сделала ему такой подарок, и его мальчишеские грезы, ночные мечтания вдруг обрели плоть и кровь.
Проводив Тоню, Андрей увидел, что окно у Геннадия Петровича еще светится, и рискнул зайти.
- Вы извините, я так поздно.
- Ничего, - замахал руками учитель, - последнее время я очень мало сплю. Хотите чаю?
Андрей не помнил, сколько просидел в гостях, и спохватился, когда начало светать. Учитель много курил, все время заваривал новый чай и непрерывно говорил, страстно говорил, расхаживая взад-вперед перед окном.
- Вы вот сказали, что мои идеи совершенно не соответствуют духу вашего времени. А по-моему, наоборот, - все идет к тому. Ваше ближайшее будущее представляется мне прекрасным, а те проблемы, о которых вы говорили, - совершенно несерьезными. Вы подошли к той черте, когда почти все скоро будет казаться несерьезным. Несерьезны мощные комбайны и гигантские авиалайнеры, несерьезны огромные магазины и электромобили. И уж совсем несерьезны ракеты, рвущие озонный слой земли. Несерьезна сама игра в технику. Техника многое может усилить - наступательность, агрессивность, жадность. А все хорошее в усилении с ее помощью не нуждается. Серьезна только любовь, память детства, серьезно ожидание чуда.
Андрей тоже накурился, мучила изжога, глаза слипались. Он буквально падал головой на стол, и временами голос учителя доносился до него словно через толстый слой ваты. Когда он брал себя в руки, заставлял сидеть прямо и вразумительно отвечать, то окружающее все равно казалось нереальным, фантастическим, просто невозможным - учитель, дымящийся "Трумэн" на столе и ночной, пьянящий воздух юности, вливающийся в окно.
"Ничего этого нет, потому что не может быть", - думал он.
- Я завидую вам, смертельно завидую, - уже в коридоре, провожая, шептал ему учитель, боясь разбудить соседей, - десять-двадцать лет - и вы достигнете такого понимания смысла бытия, что ваша жизнь радикально изменится. Вам не хватает только любви, той любви, о которой я вам говорил вчера. Только через нее человек достигнет совершенства. Помните, как у Павла о любви - "мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем, когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится".
Оставшиеся четыре дня пролетели, как один. Андрей почти не спал. Дни и вечера он проводил с Тоней, а ночи - с учителем в бесконечных разговорах. Он был влюблен в Тоню, в Геннадия Петровича, в Москву, любил весь этот нелепый, неуклюжий мир с его мрачными коммуналками, огромными очередями, толпами плохо одетых людей и дурацкими кинофильмами. В кино они ходили каждый день и, сидя в последнем ряду, робко и безудержно целовались, словно им было по шестнадцать лет. И все это время в Андрее росло ощущение хрупкости времени, в котором он оказался. Словно дорогая старинная люстра висит на тоненьком гвоздике, еще секунда - и она рухнет, зазвенит, и все вокруг погрузится во тьму. Впечатление было таким явственным, что Андрей старался тише говорить и не делать резких движений. Оно еще более усилилось двумя встречами - сначала с Чаплиным из Сокольников, тот шел навстречу, правда, на этот раз не во фраке, а в потертом пиджачке, и опять таинственно подмигнул. А потом в окне проезжавшего троллейбуса он увидел свою сослуживицу из соседнего отдела. Андрей машинально махнул ей рукой, но она смотрела куда-то мимо и не заметила.
Он приходил домой под утро, валился на диван и тут же засыпал, успев только подумать: "Какой странный окружает меня мир. Словно сон. Давнишний детский сон. И, несмотря на мои усилия, он все-таки разваливается. Жаль, что опять не посмотрел в зеркало".
