Слэу засмеялся. О, как я ненавидел его в эту минуту!
— Мой бедный Тримл,— протянул он с отвратительной фамильярностью,— я понимаю, вам грустно, хоть вы и удивлены. И да, и нет! В нем есть еще некоторые примеси, которых нет в природных материалах, но они безвредны и обнаруживаются только лабораторным путем. Вот пойдемте-ка со мной...
В полной уверенности, что я покорно следую за ним, он энергично помчался к «Фелисити». Когда он снял переднюю стенку, я увидел, что вместо пульта управления и диска набора программ под ней было грубо и поспешно смонтировано что-то хаотичное, незнакомое и дико сложное.
И это надругательство над беззащитным и полезным аппаратом переполнило чашу моего терпения.
Меж тем Слэу отворил выкрашенный синей краской люк, расположенный слева от машины. Справа от нее был такой же люк, но замазанный красным суриком. Сняв пиджак, он защелкал переключателями. За стеной, в которую была вделана бедная «Фелисити», возникло ровное густое гудение.
Взяв совковую лопату, Слэу открыл дощатый ларь и принялся с ухватками заправского кочегара швырять в синий люк... опилки! Лопату за лопатой! С него капал пот, но он все время говорил:
— Тут одна из... главных загвоздок... по части механики... Уфф! Ну ничего, при поточном процессе наладим конвейеры...
Гудение стало тише... За стеной возник лязг и жужжание, потом раздался звонок, на панели вспыхнула красная лампочка, и Слэу проворно бросился к красному люку, схватив поднос.
Люк поднялся вверх, скрипнув петлями, но я уже не мог смотреть. Раздались мягкие удары и новый скрип и лязг. По запаху я догадался, что это штрудели.
Но теперь их аромат казался мне тошнотворным.
— Вы можете попробовать любой! — торжественно провозгласил Слэу.— Ручаюсь, что не отличите от того, который вы уже...
— Нет-нет,— поспешно забормотал я.— Это потрясающе, но я... Мне что-то плохо...
Посерьезнев, Слэу взял меня под руку и повел к лестнице:
— Не волнуйтесь, дорогой Тримл, вас, наверное, сморило в подвале. Требуется некоторая привычка, чтобы долго пробыть здесь...
Наверху в гостиной он усадил меня в кресло, налил мне бокал и вытащил откуда-то флакон таблеток «Гип-Гип».
Когда мне стало лучше, я сел прямее и сказал:
— Доктор Слэу, но это же преступление.
Кажется, он не поверил своим ушам. Мотнув головой, будто его ударили по щеке, он сдавленно спросил:
— Преступление, сказали вы?..
— Да, преступление,— непоколебимо подтвердил я, глядя ему прямо в глаза.— Вы навсегда закрываете человеку один из путей к совершенствованию — возможность стать над грубой сытостью и радоваться тому прекрасному, что можно извлечь из примитивного процесса насыщения, возвеличить свой дух. Вы уничтожаете искусство, заменяя его штамповкой!..
Он выслушал меня до конца, и когда я остановился, чтобы освежить пересохший от гнева рот глотком вина, спросил:
— Господин Тримл, это правда, что с прошлого месяца вы стали одним из Сотни?..
— Какое это имеет значение? — холодно спросил я.
— Большое,— так же холодно ответил он и усмехнулся.— В Сотню входят семейства, насчитывающие одиннадцать поколений бизнесменов, ведущие свой род от первопоселенцев и обладающие состоянием не меньше трех миллионов. Вы никогда не голодали, Тримл, разве что в лечебных целях. Я вырос в семье, где было семеро детей и не было отца. Первый раз я наелся досыта в пятнадцать лет.
Я попытался перебить его, но он удержал меня резким, повелительным жестом:
— Вы маскируете свое стремление к постоянной сытости, Тримл. Вы рядите его под любовь к искусству!..
Он вскочил, не в силах больше оставаться на месте, и подошел к окну, за которым клубилась ночь.
— Боже,— сказал он с неожиданной тоской,— почему всегда было и есть столько людей, которые живут, только чтоб жрать, спать, надевать на себя тряпки? Неужели это испытание, призванное отсеивать тех, кто не сможет всем этим пожертвовать? Нет, я поломаю...
Откуда у меня взялись силы и почему я поступил именно так — не знаю.
Но это я взлетел с кресла, схватил за ручки серебряную супницу, взметнул ее и с незнакомой силой обрушил на залысый, ненавистный затылок...
При всей моей хрупкости я выгляжу внешне крепким и румяным — это такое же следствие моего увлечения, как ожоги от паяльника на руках радиолюбителей; и я не понимаю, как мне удалось стащить его вниз, по лестнице, поднять и сунуть в синий люк, в гудение и звякание.
Пока я стоял, пытаясь отдышаться, и вытирал руки носовым платком, знакомо взвизгнул звонок, сверкнула красная вспышка, и из люка, рассыпаясь на бетонном полу, один за другим повалились яблочные пироги.
В последнем торчал ключ. Красивое бронзовое кольцо на стальном стержне с причудливой бородкой.
На улице я почти сразу увидел автомат для вызова роботакси. Когда машина подъехала, набрал шифр своего квартала, растянулся на сиденье и устало закрыл глаза.
Есть вещи, о которых здравомыслящий человек никогда не пожалеет, даже если они дорого ему стоили.
Я никогда не пожалею о докторе Слэу, но штрудель! Прекрасный, сладостный, упоительный штрудель!..
