Но, мелькнула мысль, если бы я и впрямь была ведьмой, я бы прогнала демона. Больше того, я удержала бы Генриха, отвратила бы его от этой малокровной Джейн Сеймур… Нет, увы, она не ведьма.
Отсюда следовало, что совладать с демоном она не в силах. Если он явился за ней, быть посему. Если Сатана, владыка лжи, решил покарать ее за то, что она украла мужа у другой женщины, а может, и за… Многое ли известно демонам?
— Это получилось против моей воли, — обратилась она к демону во вecь голос. — Я же хотела выйти совсем за другого…
Демон продолжал приближаться.
Ну и ладно, пусть забирает ее, куда хочет. Она не вскрикнет. Она никогда не кричала и не рыдала — и гордилась этим. Она не рыдала, когда ей объявили, что стать женой Гарри Перси ей не суждено. Не рыдала, когда ее отлучили от королевского двора — безоговорочно и безо всяких объяснений. Не вскрикнула она и тогда, когда узнала причину отлучения: Генрих пожелал выслать ее из Лондона, чтобы сделать своей любовницей, подальше от ревнивых глаз Екатерины. Точно так же не кричала она и когда толпа уличных шлюх ворвалась во дворец в час ужина, требуя освобождения Нэн Буллен, которую они считали своей подругой.[1] Анна спаслась от них, переплыв Темзу на утлом баркасе, и с ее уст не сорвалось ни стона. Все как один восхищались ее храбростью: Уайет, Норрис, Уэстон, сам Генрих.
Приближаясь, световой квадрат вырастал в размерах. У нее хватило времени только на то, чтобы сказать:
— Я была верной и истинной служанкой Господней, так же как и мой муж, король…
И квадрат поглотил ее.
* * *
— Войны зарождаются, — обратилась Лемберт к калейдоскопу лиц, собравшихся внизу в Зале всех времен, — задолго до того, как кто-то запустил первую ракету, произвел первый выстрел или метнул первое копье…
Она оглядела тех, кто толпился внизу. Одна из ее обязанностей как аспирантки заключалась в том, чтобы читать лекции совсем зеленой молодежи, среди которой попадались и те, кто намерен посвятить себя изучению истории. Занятия проводились неизменно в Зале всех времен, невзирая на непомерные расходы, связанные с поддержанием здесь режима статического равновесия в течение целого часа, с допуском слушателей в зал через силовое поле, с синхронной активацией всех квадратов. Позже лекцию повторят для студентов в записи — тогда, когда они окажутся в состоянии воспринимать слова. Не приходилось осуждать их за то, что нынче они, в сущности, не видят и не слышат лектора. Стены круглого зала, существующие фактически лишь в виртуальной реальности, заполнены квадратами, которых здесь в действительности нет, но которые воспроизводят сцены из настоящих войн, разразившихся когда-либо в чьей-либо истории.
Люди умирают, корчась в грязи, пораженные стрелами в живот, в шею, в пах, — сражение англичан с французами при деревне Азенкур, 1415 год.
Женщины распростерты поверх окровавленных тел своих детей — расправа англичан с сипаями в Канпуре, Индия, 1858 год.
Мухи облепили искромсанные лица героев битвы греков с персами при Марафоне — 490 год до Рождества Христова.
Фигуры с начисто сожженными лицами бредут на ощупь прочь от Хиросимы, 1945 год.
Еще фигуры — дышат как ни в чем не бывало, сидят аккуратными рядами под треснувшим куполом станции № 1, лица нетронуты, зато мозги обращены в жидкую кашицу под действием спекалина — это совсем недавно…
Лишь один слушатель повернул голову к Лемберт — юноша с широко расставленными фиалковыми глазами, в которых читалась искренняя мука. Лемберт ощутила, что благодарна ему, и начала заново:
— Войны зарождаются задолго до первой ракеты, первой пули и первого копья. В основе войн всегда лежат многие причины — экономические, политические, религиозные, культурные. Однако важным историческим открытием нашего времени является то, что если проследить каждую из этих причин до истока — по сохранившимся записям, по показаниям свидетелей, — если сопоставить все данные, с чем могут справиться только уравнения Раволи, то в конце концов придешь к ключевому, опорному моменту. К одному-единственному событию, или поступку, или личности. Это словно ветвистое дерево: тысячи тысяч развилок, чьих-то разнообразных решений, но где-то был корень, было самое первое «да» или «нет». Именно тут и кроется самое начало войны — и тут же точка, где ее можно предотвратить.
Удивительная особенность нашей работы, — перешла Лемберт к следующему тезису, — состоит в том, как часто выясняется, что опорной фигурой оказывается женщина. Да, когда война вспыхивает, ее ведут мужчины. Мужчины владеют золотом и оружием, вводят пошлины, правила судоходства и религиозные ограничения, что в последнем счете ведет к войне. Мужчины командуют другими мужчинами, теми, кто выходит на поля сражений. Но мужчины — всего-навсего мужчины. Они действуют в переломных точках истории, однако зачастую к действиям их так или иначе побуждают те, кого они любят. Женщина. Ребенок. Допустим, женщина стала тем пассивным грузом, который мужчина взвалил на себя и тем самым нарушил собственное равновесие. А значит, именно она, а не он, — та развилка, где вероятности разветвились и зародилась война…
Юноша с фиалковыми глазами смотрел на Лемберт неотрывно. Она нарочно замолкла, чтобы заставить его взглянуть на квадраты, — ведь именно за тем их всех сюда и привели, — а сама наблюдала за ним. Способный страдать и сострадать, способный почувствовать сердцем, что значит война, он может оказаться достойным кандидатом на работу в отделе, — конечно, по завершении предварительного курса. Чем-то он слегка напоминал ей Калхейна. Который сейчас, сию минуту, пользуясь правами начальника, не стал тратить драгоценное время на лекции, а предпочел провести беседу с новой заложницей.
Лемберт подавила в себе приступ зависти. Ревновать недостойно и недальновидно. Она не забыла, какое впечатление произвело на нее зрелище человеческих страданий, когда она была еще кандидатом на должность, какое влияние это зрелище оказало. Ей месяцами снились кошмарные сны. Она искренне считала тот день поворотным в своей судьбе, разделительной чертой, за которой ей никогда уже не стать прежней. Как можно быть прежней, если ей показали бездны, куда человечество сползло бы, не вмешайся Церковь святых заложников и Всемирное единение! Выжженные глазницы, расплющенные конечности, и в завершение всего генерал, восторгающийся с вершины холма: «Как мне по сердцу руки и ноги врага, взлетающие в воздух порознь!..» Это потрясало, да и должно было потрясти — зачем же иначе проводить предварительную ориентацию?
