На четвертый день он уже внятно говорил. На седьмой с легкостью мог вести разговор, хотя мышцы лица, еще не достаточно развитые, быстро уставали. Щеки его по-прежнему были младенческими; он еще не стал человеком в полной мере, если не считать отдельных случаев. Однако такое случалось все чаще.
На ковре царил жуткий беспорядок. Человечки уже не забирали свои приборы, оставляя их Александру. Малыш ползал — он не слишком утруждал себя хождением, потому что ползал гораздо лучше — между этими предметами, выбирал некоторые из них и соединял между собой. Мира пошла в магазин — человечки должны были появиться не раньше, чем через полчаса. Калдерон, утомленный работой в университете, налил себе виски с содовой и наблюдал за потомком.
— Александр! — окликнул он его.
Александр не ответил. Он соединил какую-то Вещь с каким-то Устройством, засунул ее во Что-то Другое и сел с довольным видом. Потом спросил:
— Што?
Речь его звучала не идеально, но слово узнавалось безошибочно. Александр шамкал, как беззубый старик.
— Что ты делаешь? — спросил отец.
— Нет.
— Что-что?
— Нет.
— Нет?
— Я знаю, што, — сказал Александр, — и этого доштатошно.
— Ага, понимаю. — Калдерон смотрел на чудо-ребенка с некоторым опасением. — Ты не хочешь говорить?
— Нет.
— Ну хорошо, пусть так.
— Принеши пить, — распорядился Александр.
У Калдерона мелькнула безумная мысль, что малыш требует виски с содовой, потом он вздохнул, поднялся и вернулся с бутылкой.
— Молока, — сказал Александр, отказавшись пить принесенное отцом.
— Ты говорил, что хочешь пить, а разве вода не питье? «Боже мой, — подумал он, — я устраиваю диспут с младенцем. Отношусь к нему как… как ко взрослому. А ведь это не взрослый, а просто толстячок-малыш, сидящий на попке на ковре и играющий конструктором».
Игрушка сказала что-то тонким голосом, и Александр буркнул:
— Повтори!
И игрушка послушалась.
— Что это? — спросил Калдерон.
— Нет.
Калдерон сходил на кухню и принес молоко, а себе налил еще виски. Чувствовал он себя так, словно внезапно пришли родственники, которых он не видел лет десять. Как, черт возьми, вести себя с суперребенком?
Отдав молоко Александру, он вернулся на кухню. Тем временем вернулась Мира, и ее крик заставил мужа торопливо вбежать в комнату.
Александр блевал с миной ученого, наблюдающего некое удивительное явление.
— Александр! — воскликнула Мира. — Тебе плохо?
— Нет, — ответил Александр. — Я опробую процесс ижвержения пищи. Нужно наушитца контролировать пищеварительные органы.
Калдерон, криво улыбаясь, прислонился к двери.
— Ну, да, и начинать нужно уже сейчас.
— Я уштал, — сообщил Александр. — Уберите это.
Три дня спустя ребенок решил, что его легким нужна тренировка, и начал кричать. Он кричал в любое время и с вариациями: пел, ревел, голосил, выл. И не перестал, пока не решил, что хватит. Соседи подали жалобу.
— Малыш, может, ты наступил на иголку? — спросила Мира. Дай мне посмотреть.
— Иди отшуда, — ответил Александр. — Ты шлишком горяшая. Открой окно, я хошу свешего вождуха.
— Конечно, дорогой, конечно.
Она вернулась в постель, и Калдерон обнял ее. Он знал, что утром у нее будут синяки под глазами. Александр продолжал орать в своей кроватке.
Так проходили дни. Четверо человечков приходили ежедневно, чтобы учить Александра, и были вполне довольны его успехами. Они не жаловались, когда Александр давал волю своим желаниям и бил их по носам или рвал бумажные одежды. Бордент хлопнул себя по металлическому шлему и триумфально улыбнулся Калдерону.
— Он делает успехи. Развивается.
— Я вне себя от удивления. А как с дисциплиной?
Александр оторвался от занятий с Кватом и заявил:
— Шеловешеская дишшиплина меня не кашаетца, Джожеф Калдерон.
— Не называй меня так. В конце концов, я твой отец.
— Это примитивная биологишешкая необходимость. Ты недоштатошно развит, чтобы наушить меня нужной мне дишшиплине. Твоя жадача — обешпешить мне родительскую жаботу.
— Просто-напросто инкубатор, — заметил Калдерон.
— Но обожествляемый, — успокоил его Бордент. — Можно сказать, бог-отец. Отец новой расы.
— Я чувствую себя, скорее, Прометеем, — холодно ответил отец новой расы. — Он тоже был нужен, а кончил тем, что орел выклевал ему печень.
— Вы многому научитесь от Александра.
— Он утверждает, что я не способен это понять.
— А разве это не так?
— Наверняка так. Я просто типичный отец, — сказал Калдерон и в мрачном молчании уставился на Александра, который под надзором Квата монтировал какое-то устройство из мерцающего стекла и металлической спирали.
— Кват! Осторожно с яйцом! — сказал вдруг Бордент.
Финн схватил голубоватый яйцеобразный предмет прежде, чем до него дотянулась пухлая ручонка Александра.
— Оно не опасно, — заверил Кват. — Его еще не подключили.
— Он мог его подключить.
— Хочу это яйшо, — потребовал Александр. — Дай мне его.
— Не сейчас, Александр, — объяснил Бордент. — Сначала ты должен научиться правильно подключать его, иначе тебе может быть плохо.
— Я шумею это шделать.
— Ты еще не настолько логичен, чтобы оценить свои возможности. Немного позднее. Вероятно, я рассуждаю сейчас несколько философски, а, Добиш?
Добиш присел на корточки и присоединился к Александру. Мира вышла из кухни, окинула быстрым взглядом всю сцену и торопливо отступила обратно. Калдерон поспешил следом.
— Я не привыкну к этому даже за тысячу лет, — медленно произнесла она, обрезая подгоревший край пирога. — Он мой ребенок, только когда спит.
— Мы не проживем тысячу лет, — заверил ее Калдерон.
— А вот он проживет. Жаль, что мы не можем найти прислугу.
— Сегодня я снова пыталась, — устало сказала Мира.
— Без толку. Все теперь работают на военных заводах.
— Но ты же не можешь делать все сама.
— Ты помогаешь мне, когда можешь. Правда, у тебя и без того много работы. Но не вечно же так будет.
— Интересно, каким был бы наш следующий ребенок…
— Мне тоже интересно. Но, думаю, мутация не такое простое дело. Они случаются раз в жизни. А впрочем, не знаю.
— Так или иначе, сейчас это неважно. Нам вполне хватает одного ребенка.
Мира взглянула на дверь.
— Там все в порядке? Посмотри, пожалуйста, я беспокоюсь за него.
— Все в порядке.
— Я знаю, но это голубое яйцо… Бордент говорил, что оно опасно, я сама слышала.
Калдерон заглянул в приоткрытую дверь. Четверо карликов сидели напротив Александра, глаза у малыша были закрыты. Внезапно он открыл глаза и гневно взглянул на отца.
