«Был ли у вашего героя прототип? Рыжие волосы, оттопыренные уши. Вы писали про художника Родецкого?»
«Нет, – улыбалась мадам Катрин. – Я писала своего героя с одного молодого человека».
«Оттопыренные уши? Рыжие волосы?» – не верили газетчики.
«Зато он был прекрасен в постели. Даже на оттопыренных ушах габаритные огни не ставят».
«Вы отдались ему еще в России, или это был ваш подарок Франции?»
«Конечно, в России. Я пишу о России. В России в женскую общагу парней не пускали, я провела своего молодого человека через окно на первом этаже. Ночью он ушел в туалет. В таких ситуациях это простительно, правда? Он ушел только в трусах, он думал, что ночью в общаге пусто. Но в туалете ему пришлось затаиться. На девчонок как напало. Они сновали туда и сюда. Я думала, мой молодой человек больше никогда не вернется. Ну сами знаете это сладкое любовное ожидание…»
«Он попал в руки охраны?»
«Хуже! Он забыл мою дверь».
«И попал в чужую комнату?»
«О нет! Провидение было на нашей стороне, – улыбнулась мадам Катрин. – Вырвавшись из туалета, он нажимал на все двери подряд. Осторожно. Одним пальчиком. Как на клавиши огромного рояля».
«И как долго он разыгрывал эту пьеску?»
«Не знаю точно. Но я вся извелась».
«Он походил на Родецкого?»
«Ноу коммент».
«Вы любили его?»
«Ноу коммент».
«Почему он оказался в вашей постели?»
«В те дни я была одна, а у него были деньги».
Продажи романа оказались исключительно высокими.
Денежки летели в карман мадам Катрин, как в магнитную ловушку.
Однажды в поэтическом салоне «Одеон» она встретила поэта-авангардиста Жана Севье. Он был кудрявый, носил клетчатые футболки, любил (обожал) коньяк, а на площади Этуаль держал ресторанчик. Кормили там вкусно, пять тысяч мух просто так не прилетят. И там подавали элитный алкоголь по ценам дьюти-фри. «Жан, – пожаловалась мадам Катрин. – Я заработала почти семь миллионов франков. Что мне делать с такими деньгами?» – «Немедленно их потратить! Париж не советская коммуна, из которой вы так ловко сбежали». – «Я не сбежала, меня увез муж». – «Этот макаронник? Ты называешь его мужем?» – счастливо рассмеялся поэт-авангардист. – «Я называю его бывшим мужем, но он же существовал». – «Забудь! И никогда не оставайтесь наедине с такими большими деньгами».
Время шло, жизнь менялась.
Но в дамской сумочке мадам Катрин хранилась пожелтевшая вырезка.
Желтый нежный смычок, сладко перетекающий в коричневую дрожь струн.
У мадам Катрин перехватывало дыхание. В какой-то книжке она наткнулась на слова Пабло Пикассо. «Этот русский не был моим другом. С ним было опасно дружить. Он не мог жить без драк. У мадам Виолетты Деруа, я спросил, как сложится судьба неистового Снукера, умрет ли он естественной смертью? Мадам Виолетта покачала головой. Твой Снукер – нетопырь, он сволочь, сказала она. Он достоин самой неестественной смерти». Значит, слухи о Мертвой Голове…»
ФАЙЛ ОБОРВАН
Даже не говори.
Но ты веришь чувствам.
Нет. Никогда. Я русская. Мы сперва сами провоцируем убийство, а потом требуем покаяния. Белый квадрат. Подозреваю, что это может выглядеть лучше оригинала, но никогда в это не поверю. Так говорил и физик, которого я встречала в Москве. Все говорили, что этот физик очень секретный. Это тоже очень по-русски, правда, Жан?
Ты переспала с ним.
Нет. Он же секретный.
О ла-ла! Это тебя возбуждает?
Не знаю. Но не хочу в Россию. Детство я провела в деревянном бараке. Прямо во двор заходил лес, а огород обрывался в грязное озерце. По воде расплывались радужные разводы. Но я уже тогда знала, что буду жить на Лазурном берегу. В холодную зиму я выскакивала из барака только в ночной рубашке и в телогрейке на заснеженный двор, чтобы пописать, не входя в уборную, так мне было страшно. Звезды в небе и эта ужасная мерзлая тишина. Море, снившееся мне в чудесных снах, никак тогда не называлось. Но я узнала его, когда впервые прилетела на Крит с третьим мужем. Все мои мужья были уроды, Жан.
Хочу быть твоим уродом.
Не получится. Ты поэт. А я люблю, чтобы мои мужья упоминались в ежедневных биржевых бюллетенях. Но все они, правда, были уродами. Они не понимали вечных женских глобальных катастроф. Сломанный каблук, забытая в отеле перчатка. Им это казалось ерундой. Просыпаясь рядом с ними, я боялась дышать. Даже захотев, я редко их будила, потому что они целовались, как обезьяны. Они целовались так, будто жевали мои губы.
О ла-ла! Кто учил тебя любви? Какой-нибудь распутный студент?
Больше всего я помню иней, Жан. Зимой все деревья стояли в инее.
Он был очень распутный? Как у вас получалось?
Там было много инея. Стащи с меня халатик. Иней был нежный. Не знаю, с чем его сравнить. Он меня мучил. Да вот так, совсем. Забрось халатик на люстру. Иней меня предостерегал. Правда, мне даже загар не нужен? Иней был прекрасен, он умирал от дыхания. Почему любовь тоже чаще всего умирает от дыхания?
Надо следить за зубами. И за желудком.
Ты и сам не так аккуратен.
Но я ведь не муж.
И ничего не обещаешь.
А что они могли тебе обещать, все эти твои мужья?
Весь мир.
Прости, не звучит.
Если хочешь, ключи от рая.
О ля-ля! Как это по-женски.
Погладь меня. Всей ладошкой. Я говорила тому секретному физику про тюрьму. Про тюрьму человеческого тела, из которой нам не вырваться при жизни. Смелее, Жан, я не умру под твоей рукой… Да, вот так… Он меня понимал… Войди язычком, войди, Жан, черт тебя побери, войди, будь смелее! Мммммммм… Вот так… Хотя бы на одну пятидесятую секунды… Как ужасно, что этот вход в тюрьму открыт всем, кого еще зажигает на живое… А я всегда остаюсь… Ммммммм… Ты кончишь и выйдешь, все кончают и выходят, а я остаюсь… Я медленно истощаюсь… Мое тело истощается… Ну давай, Жан, заполни меня всю… Видишь, как я сильно выгибаюсь навстречу… Все почему-то хотят этого…
Но не все получают.
Ммммммм… Хвастун… Я видела одну девчонку в той русской галерее… Она так смотрела, будто понимала что-то надмирное. Она вся была там, в будущем, в которое мы, наверное, не попадем, Жан… У нее чудесное круглое лицо, платиновый оттенок волос, она их красит, и темная родинка выше верхней губы… Наверное, носит смешные детские трусики с цветочками… И не бреет под мышками…
Как трогательно.
НЕТ ДОСТУПА
