— В какую эпоху? ~ сразу спросил он, и глаза его переключились с красного на зеленый свет, что означало „Путь свободен!“.
— Баальбекская терраса. Во времена, когда с нее стартовали марсиане.
— Пожалуйста, — гид пожал плечами. — Только никто не знает, в какое именно время стартовали марсиане. Вы рискуете оказаться в голой пустыне.
Я не стал спорить с роботом и заказал 31 июня 1908 года эпицентр тунгусской катастрофы. Так я решил проверить собственную гипотезу катастрофы, автономно вставшую от главных дорог тунгусского диспута.
Полагаю — второй, более решительный взрыв, последовавший через секунду за первым и покончивший с котловиной, вызван аварией чьей-то Машины Времени. Желая разглядеть гибельный взрыв, пилот Машины направил ее к эпицентру, чрезмерно ускорился и рванул при переходе через нуль-пространство, дав в результате выдающуюся катастрофу.
Храбрецов же потребовал реликтовую эпоху мастодонтов, когда человек, еще незнакомый с палкой, только становился на ноги, чтобы семимильными скачками настигнуть горизонты первобытного коммунизма.
— Время первого сеанса десять минут, — ледяным голосом выдавил из себя робот. Свет внезапно померк, сердце мое, признаться, сжалось. Капсулу тряхнуло и понесло. Аппарат швыряло то вправо, то влево, все в кромешной тьме. На счетчике с треском выскакивали номера утраченных лет.
— Разгоняющие поля тянут исправно! — отрапортовал я в микрофон. Ожидаю нуль-пространство. Привет близким, знакомым и организациям.
— Вас понял, — услышал я голос Главного Конструктора и затянул песню „Я люблю тебя, жизнь!“.
Тут я отжал рукоять синхронизатора времени, перемахнул через нуль-барьер и выполз на искомый рубеж года. Светало.
Вокруг теснились могучие стволы лиственниц. Я откинул дверку, опьяняющий аромат тайги ударил по обонянию. Тайга, конечно, шумела.
Ноги по щиколотку ушли в дремучий мох. Я нацелил глаза на небо. Я знал: через минуту-другую его обманчивое спокойствие рухнет под стремительным росчерком огненного тела. Небо озарилось. Низкий гул потряс барабанные перепонки, точно тысяча барабанов ударили разом. Шипя, по куполу неба скользнул кроваво-слепящий шар.
— Ложись! — отчаянно крикнул я и по-пластунски слился с мхом. Таранный удар потряс небеса, недра и все живое; за ним второй. В мгновение ока я оказался рядом с капсулой, время истекало. Руки сами собой рванули рычаг на себя. В эту секунду я твердо верил, что еще вернусь в 31 июня. И может быть, второй взрыв и будет взрывом моей Машины. Пусть!..»
ХОЗЯЕВА ИСТОРИИ ГОТОВЫ
…Двое молодых сильных мужчин стояли на вершине купола трансформации, в пультовой, и молчали. Под прозрачным полом, глубоко внизу, жались друг к другу на ветру сочные макушки таежных лиственниц. Только что под ногами инженеров, прямо под подошвами, шипя — шипение слышалось даже в пультовой, — в сиянии белого каления скользнула комета, и пол дважды дрогнул от громового раската.
На большом экране просматривалась внутренность соседнего купола гигантские папоротники с листвой цвета ранних огурцов, перегнойная трясина тропиков, лежбище перекормленных бронтозавров и сам птеродактиль под куполом, поймавший кожаными перепонками крыльев поток стерильно чистого, еще не тронутого фабричной трубой воздуха.
Конструктор и изобретатель пристально вглядывались в дело своих рук, но нет, изъянов не обнаруживалось, и им начинало казаться, что они и в самом деле не имеют отношения к происходящему, что лоснящийся в собственном соку динозавры, набухшие вечной зеленью папоротники, таежная дебрь — все это изобилие само вдруг возникло из прошлого, налилось кровью, приползло, обжило пространство и теперь жадно требует права на жизнь.
— Но как он пискнул «ложись!», — удрученно сказал конструктор.
— Это верно, что пискнул, — рот изобретателя дрогнул. — Но так, что я чуть не бросился на пол.
Мужчины посмотрели друг на друга и несмело улыбнулись, кажется, впервые за этот решающий час. Они уже почти отошли, ответственный и вполне реальный мир обретал прежнюю прочность, только под ногами еще плыла в волнах хвои черная тайга.
— Эффект полный, — заключил конструктор и облегченно вздохнул. — И взрослых допустить можно. Примут за чистую монету.
— Идеально, идеально, — задумчиво отозвался великий изобретатель, думая о своем, но тут же спохватился. — Нет, нет! Разберутся недетским умом и ребятишкам тайну откроют. Дискредитируют идею, прощай ощущение подлинности. Ни за что.
Он взял аккорд на клавиатуре пульта, и тайга сразу осела, сжухла, будто из стволов вышел сжатый воздух; птеродактиль дернул крылом, точно бритва прошлась по перепонкам, и камнем пошел к земле, а динозавры разом поднялись с насиженных мест, худея на глазах, плотным стадом побрели к разомкнувшейся стене и тут окончательно сплющились — воздух со свистом вырывался из непомерного чрева великанов.
Через минуту с торжествовавшей только что фауной и флорой было покончено, площадки стали пусты. Только один звероящер, похудев наполовину, с яростным ревом метался по арене, ища пропавших товарищей, его пневматика засорилась в каком-то обратном клапане.
Не оглядываясь, они вышли из пультовой на воздух к лестнице, ломано падающей вниз, к самой земле. С южной стороны, от коксохимического гиганта, потянул пригородный бриз, круто замешенный на концентрированной кислоте. Потом дохнуло с запада чесночным перегаром, будто глотки всех обжор вселенной слились в едином порыве в одну смердящую пасть. Гидроксилы и прочие ценные комбинации элементов таблицы Менделеева бушевали в нисходящих и восходящих потоках атмосферы.
— На деньги, что улетают в трубу, можно построить еще одну Школу, исторгнул конструктор, мстительно вглядываясь в сторону ликеро-водочного геркулеса.
— Зарываетесь! — весело крикнул первый директор Школы. — Демонстрируете практицизм идеалиста! Вот детишки пройдут курс Школы и сделают, чтобы дышать стало легко. А пока тайна!
И одним прыжком великий изобретатель одолел первый лестничный пролет.
— Тайна! — отчаянно крикнул конструктор, и пролет тоже мигом оказался за его спиной.
Они мчались вниз, к земле, к стендам, к полигонам, где в сиянии электросварки монтировались неслыханные приключения детей века, где звенела в гаечных ключах последняя профилактика лабораторий и их праотцов, где молча готовились к эксплуатации хозяева истории — Джемс Уатт, Менделеев, Стенька Разин и Ко.
