Комариный голос Вилли можно было ясно разобрать всегда. Он шел по кости.
Из-за насыпи показался гибкий раструб. Его тень потянулась дальше всех и загородила Джеремии солнце.
Труп вытянул конечность и пристроил ее на рельс, в точности скопировав позу рейнджера.
Паровой выхлоп локомотива обжег Маккормаку спину. Проклятая рука рванулась прочь и исчезла в белой вспышке агонии, сметенная многотонной болванкой. Из глаз Джеремии брызнули слезы. Состав грохотал, и тяжелые подножки мелькали над его макушкой как лопасти, а рейнджер облегченно рыдал, уткнувшись лицом в пыль и грязь, не видя, как стальные колеса рвут Вилли в клочья, рубят его ломтями будто ветчину, а тот ползет и ползет так же размеренно, как состав глотает его куски.
У-У-у-а-у-у!
Буфер заднего вагона пронесся мимо, и грохот оборвался. Маккормак поднял голову. Фонари состава уже растаяли в глубокой северной дали. Обрубок левой руки яростно трепетал, стянутый платком у рваного края, но крови пролилось совсем немного, и она по-прежнему была красной.
От цепи и Висельника не осталось ни звена, ни мокрого места. На шпалах и насыпи было пусто.
Правой рукой Джеремия нашарил в кармане механическую гармошку.
У-У-у-а-у-у, — сыграл он в подражание отбывшему локомотиву.
Из сухих трав ему вторили сверчки, набравшиеся смелости под вечер. Гладкий рельс негромко цокнул поезду вдогонку.
Усевшись на шпалу и взяв гармонику, Маккормак повертел колесико, глубоко вдохнул и заиграл песню о красавце из Аризоны с большой кочергой на бедре, что грохнул техасца по кличке Рыжий.
Кровь или нет, живым или мертвым, за доллары или без, — Джеремия мечтал об этой минуте с незрелой юности.
На знаменитом указательном пальце Мерзкого Вилли был наколот перстень с черепом гадюки. Этот палец когда-то считался быстрейшим и опаснейшим к северо-западу от Боулдера и стоил жизни многим безрассудным шулерам, банкирам, купцам и прочим охотникам до чужого.
Уже в семидесятые, на заре его карьеры, палец Вилли оценивался в пару сотен долларов — по тем временам немало. Дороже ценилась разве что голова, теперь уже превращенная в зеленый фарш.
Палец бандита выжил. Татуированный кусочек плоти осознал себя, когда состав остановился на развязке в Касл-Роке, чтоб переменить колеса под государственную колею. Пружины колес ослабли, палец освободился, вывалился на землю и скатился под откос. Он был слишком мал, чтобы выжить, но слишком опытен, чтоб сгинуть просто так. Обрубок шевельнулся и пополз, оставляя неровный след в сухой траве.
В ближней дощатой постройке зажглись фонари, и золотая дорожка легла ему наперерез. Керосиновое тепло, спиртовой и масляный жар дыхания, запах окисляющейся плоти, — ароматы салуна манили палец, будто нектар. Нащупывая путь вдоль полоски света, обрубок протиснулся в щель и вывалился с обратной стороны.
В «Дырявом еноте», довольно неприметном питейно-развлекательном заведении, вяло клубился вечерний дым. Верхние номера салуна пустовали, за исключением одного, где намедни остановился чужак, заявившийся то ли с севера, то ли с юга. Девок здесь не водилось, зато не было и клопов, а в многочисленные щели меж досок сочился густой сенный аромат.
[ФОН] /// Increased Chances /// CHITLINS, WHISKEY & SKIRT
Гудок поезда уже растаял вдали, и сверчковый хор шелестел снаружи, навевая на посетителей тягучий алкогольный сон.
На доске у входа висел огромный истертый плакат, изображавший грудастую Мэрилин в образе крестьянки с кувшином молока. «ТАБАК — ИНДЕЙСКАЯ ОТРАВА», — гласил над ним выцветший казенный завет. «ВИСКИ — МОЧА ХВОРОЙ КОБЫЛЫ. Минздрав США — во имя свободы и мира!» На декольте красавицы там и сям просвечивали обрывки древних военных листовок: «…наши сыны…..демократию…..ЮЖНЫМ НАРОДАМ…..лейте патронов!» — слова проступали на истертой груди мисс Монро как следы ископаемых ящеров.
Палец Мерзкого Вилли полз вперед, навстречу пению бутылок и стаканов в далеком баре. Задетый вертящейся метлой хозяина, он улетел под боковой столик и замер было, но тут же снова ожил, сотрясаемый клеточной памятью.
Два старателя, грязнющих как дерюга, лакали над ним ирландский черный, обсуждая стекольный промысел и возя стаканами по столешнице. Плешивый Зеб, диггер поопытней и поудачливей, скреб ножиком богатый ужин: свиные потроха с густой подливой, от пищевой ценности которой у городского доктора случился бы мандраж. Его молодой подельник, Красавчик Илай, был пока небогат, и вдогонку спиртному глотал одни горькие слюни.
— Дурак ты, брат, — Зебулон терзал потроха словно пустынных чудищ, смачно обсасывая с пальцев жир.
Он противно царапнул ножом по оловянной миске. Палец под столиком задрожал и поднял нарисованную голову, невольно подражая змее.
— Я тебе как брат-диггер говорю, — прожевал Зеб. — Кто ж по нулевку с лотками ходит? Ты что, совсем дурак? В «Географическом» вычитал?
Молодому Красавчику было трудно. Мало того, что позорный свинцовый лоток, весивший фунта три, стоял тут же, у голенища, так еще и Зебу перечить было грешно: старик делился опытом как умел. А среди нелегкого союза диггеров это, считай, точить нож в руках того, кто торчит за спиной, пока ты стекло копаешь.
Покинув старателей, палец Вилли отправился дальше, прощупывая дощатые окрестности беззвучным пением, от которого дрожали крысы на чердаке и в подполе.
— А ведь зря ты, мистер, как тебя по фамилии, — осторожно укорил старшего Красавчик Илай.
— Я тебе не мистер, — Тот вытер с подбородка жир. — Мистеры все в Нью-Амстердаме.
— Я к тому, — упрямо вел молодой, — что ведь толково иногда в ежегоднике пишут.
— Угу, — Плешивый Зеб глотнул поперек отрыжки и поперхнулся. Сокрытый от глаз тенью стола, палец закопошился, собирая жирные брызги, упавшие на пол, становясь плотней и сильнее.
Красавчик Илай вытянул руку и боязливо шлепнул Зебулона по сутулой спине.
— Кор-ряги убери, пока на месте, — тот вскинул медный ножик, кашляя в свободную руку. — Я говорю, такое пишут в твоем ежегоднике, корове на хвост не натянешь. Дора глухая мне читала. Так там гремучки змеиные, говорят, на пояс вешать нужно, такой вот негритянский секрет, ить его туды. Трещотка, знамо, гадюк пугает.
Хозяин, потомственный корчмарь, отзывавшийся на кличку Масло, хохотнул, перехватил заводную метлу и выбил ее пыльный зоб под стойку в помойное ведро.
Набравшись белковых соков, палец Висельника продолжил путь к стойке.
Молодой Красавчик молчал, стараясь ненароком не загреметь под столом трещоткой, что была привязана у него в портках, аккурат над причинным местом. «Мало ли какой случай, — хмуро размышлял он. — Всяк знает: туда ужалит — никто не спасет. Чужого не упросишь, а сам не дотянешься».
