Я не особо надеялась, что Извеков клюнет на банальный блефовый шантаж. Но он клюнул. И нехорошие тревожные подозрения постепенно проявились на беспечном фоне моего утреннего настроения.
-- Хорошо... Ты права, лучше мне сделать это самому... Сядь в это кресло и закрой глаза, -- он указал рукой на свое бывшее место.
Я так и сделала. Извеков продолжал ходить по комнате. Но постепенно я перестала слышать его возбужденное дыхание, вместо этого проявились цокающие звуки, издаваемые когтями пса-оборотня на плитках мостовой. Я едва успевала за черным пинчером с человеческими глазами...
... Толчки сердца стали тише и реже, и вскоре прекратились совсем. Стало тепло, тихо, и я, наконец, оказалась в состоянии дремучего беспробудного сна.
Я открыла глаза. Извеков стоял надо мной, внимательно глядя мне в глаза.
-- Это все? -- спросила я, очнувшись. Как бы между прочим промелькнула мысль, что мой голос звучит странно: надтреснуто и глухо, как у пропойцы. Но не задержавшись, мысль нырнула куда-то.
-- Все, -- отрезал Валерий.
-- Ложь, -- почти беззвучно прошептала я, чувствуя, как панический ужас лишает меня возможности соображать. Еще никогда у меня не было такого страха. Его липкий ледяной сгусток я ощущала физически. Он рос внутри.
-- Все! -- рявкнул Извеков. Но опустил глаза. Врет. Было еще что-то. Было. Ну да ладно, главное в другом:
-- Что с Олегом?
-- Он жив, -- сразу же поспешно отозвался Извеков и отошел от меня подальше.
-- Это правда?! -- я бросилась на него в ярости. Он успел перехватить мои руки, когда я была уже готова вцепиться ему в горло.
-- Это правда. Середа и Орешин живы, и я могу представить доказательства, -- прошипел он прямо мне в лицо. Я вдруг поняла, что он меня с трудом сдерживает.
-- Если ты лжешь, я убью тебя! -- пообещала я, отходя от него.
Нет, не я его, а он в любую минуту может избавиться от меня, как сделал это с Александром, и оставить вместо меня кучу гниющей протоплазмы. Теперь он может делать со мной все. И никому до этого нет никакого дела, потому что и меня уже нет. Ведь на аллее Екатерина Орешина умерла. Умерла от пяти пулевых ранений.
-- Ты умеешь стрелять, Валерий... Это ведь ты убил меня?
Он кивнул.
-- Зачем?
-- Я же говорил тебе, что Катя устраивает меня больше остальных, но я был вынужден ею пожертвовать. Не скрою, я очень об этом сожалею. Теперь целый этап работы нужно начинать сначала...
Я потрогала штопку на своей шее. Жесткость и совершенное отсутствие всякой чувствительности. Значит, теперь только серебро могло причинить мне боль. Даже серебро друга... Я вспомнила, как Олег яростно боролся с мерзкими псами, и беспокойство снова липким комком зашевелилось внутри.
-- Откуда здесь браслет Олега? Он был на нем, пока... пока я была жива. Его можно было снять только с его трупа! -оборвала я рассуждения Валерия, которые он вел, не замечая, что я даже не слушаю. Он пожал плечами:
-- Отчего же, возможны варианты. Он сам мог тебе его надеть. Я же говорю, что Середа жив! -- настойчиво повторил он.
-- А я? Что я теперь такое?
Валерий подошел ко мне и осторожно положил руку мне на плечо. Кажется, таким образом обычно успокаивают. Но как можно успокоить существо, внутри которого зреет клубок боли?
-- Ты теперь -- душа Екатерины Орешиной, -- Валерий взял мои руки в свои, и взгляд его обрел спокойствие и уверенность, словно до этой секунды он сам сомневался в своей формулировке.
Екатерины Орешиной больше нет. А я теперь только ее душа. Черт бы побрал этого придурка Извекова!
Я резко вырвалась и бросилась к окну. Сдерживая крик, который рвался наружу сам по себе и не хотел подчиниться моей воле, я изо всех сил ударила кулаками по стеклу. Стекло было небьющимся, по нему, наверное, можно было колотить кувалдой. И я колотила, как будто там, за окном, было мое спасение, и от того, разобью я стекло или нет, зависит моя жизнь. Конечно, я ничего не разбила, да и жизни моей ничего не угрожало, потому что не было больше объекта для такой угрозы.
-- Хватит, Катя, -- мягко сказал Валерий, когда я остановилась. -- При чем тут окно?
Окно было не при чем. Я не устала, и моим рукам не было больно, наверное, ими теперь можно заколачивать гвозди.
Я стояла и смотрела на пасмурный пейзаж за окном, но не видела его красот, так поразивших меня всего лишь два дня назад. Я стояла, вслушивалась в собственное тело и ощущала себя паралитиком. Я стояла, ходила, говорила, но не чувствовала, что я делала все это. Как же я, проснувшись сегодня, не заинтересовалась ни происхождением шрамов, ни тем, что эти шрамы, которых еще вчера не было, нисколечко не болят? Я не обнаружила и не обеспокоилась отсутствием дыхания, исчезновением чувствительности кожи...
Да, трепетное отношение Извекова к сознанию оправдывало себя. Кто бы мог подумать, что по-настоящему счастливым человек бывает в тот короткий промежуток времени, когда он уже мертв, но ему еще никто об этом не сказал... Эта мысль, в общем-то, далекая от того, чтобы быть оригинальной и остроумной, развеселила меня. Но собственный смех неожиданно напугал меня еще больше. Настоящий смех приносит облегчение. Мой же лишь механически сотрясал воздух и мертвые мышцы.
-- Тебе не надо сейчас ни о чем задумываться, -- подсказал Валерий. -- Не стоит окунаться в переживания. У тебя теперь нет возможности дать им естественный выход.
-- Я догадалась, -- мрачно ответила я и услышала, как мой голос стал еще более глухим, чем раньше. -- Но ведь так же невозможно. Невозможно!
Извеков кивнул:
-- Конечно. Поэтому страх, ностальгия, тоска по близким могут замучить зомби и свести его с ума прежде, чем он научится контролировать их. А пока есть один легко осуществимый выход из положения...
-- Какой?
Валерий оглядел меня с головы до ног и задумчиво вздохнул:
-- Из тебя получится симпатичный коккер-спаниэль, правда, размерами он будет не меньше взрослой овчарки...
-- Нет! Никогда, запомни! -- я поняла, чем все это может кончиться, так как хорошо помнила рассказ Александра о том, как начиналась его "мертвая жизнь". Мысль о том, что мне придется рыскать по городу вместе с кровожадной стаей, чтобы сохранить рассудок, уже сама по себе могла свести с ума.
-- Куда ты денешься?! -- засмеялся Валерий. -- Я прослежу, чтобы ты не могла выбираться из Рая в город иначе, чем на четырех лапах!
И тут я резко развернулась и ударила его наотмашь, стараясь попасть в лицо. Рука почувствовала лишь соприкосновение с его головой и то, как эта голова подалась назад. Я сбила его с ног. Валерий медленно поднялся, вытирая кровь с разбитой губы. Он хотел что-то сказать, но я повторила выпад. Тело было хоть и мертвым, но тренированным, а бесчувственным мышцам ничто не мешало разгуляться. Извеков сделал обманное движение, но все равно получил в ухо.
