Вдруг, разом освободившись от нагрузки, стрела упруго подпрыгнула, весь экскаватор дернулся, лязгнул металлом. Зубьев и днища ковша как не бывало. С рваных краев и перемычки множеством темно-серых сосулек лениво стекал разжиженный до сметанообразного состояния металл, — впитавшая в себя изотопную воду масса обрела ту же страшную разрушительную силу, которая накануне обратила в прах двухэтажный каменный дом.
Наступила тягостная тишина. Экскаваторщик по пояс высунулся из кабины и, раскрыв рот, озадаченно взирал на огрызок ковша. Кто-то из строителей в сердцах ткнул ломом в массу под ковшом, а когда выдернул лом обратно, с удивлением обнаружил в своей руке куцый стержень с концом, похожим на обсосанный леденец.
— Байдин, — не глядя на Зенцову, распорядился Горелик, помоги даме погрузить аппарат. Да быстро, быстро! И намекни ей по дороге, что в ее ученых забавах мы более нужды не испытываем. Лучше в цирке Кио посмотрим. Ну, чего топчешься? Ну?!
К таким бессонным ночам ей было не привыкать. Закрывшись в комнате, она выключила свет и, забравшись с головой под одеяло, съежилась в комочек. Прежде исходила слезами до того, что вся подушка становилась мокрой. С годами сердце оделось в панцирь, глаза оставались сухими, а чисто женское отчаяние сменилось холодным и рассудочным самобичеванием. В своих поражениях Антонида Дмитриевна винила себя одну, свою никчемность, свою бесталанность, беспомощность. Низводила себя до полного ничтожества, испытывая безмерное презрение к своей серенькой натуре. Шептала: «Так тебе и надо! Мало, мало еще тебе!»
К утру все это перекипало. Отчаяние и беспомощность постепенно отступали перед более властным — перед неистовым желанием добиться своего, понять причину неудачи, во что бы то ни стало решить хотя бы частицу проблемы.
После каждой подобной ночи Антонида Дмитриевна появлялась на кафедре с плотно сжатыми губами и распахнутыми улыбающимися серыми глазами. Оставаясь на редкость выдержанной, корректной, даже в спорах не повышала голоса. И одежда на ней была под стать ее манерам, в темно-серых тонах, отменно сшитая и ладно сидящая. В отвороты жакетки выглядывала ослепительно оранжевая кофточка, на шее поблескивала золотая цепочка с медальоном-подарок матери.
Едва освободившись от лекций, Антонида Дмитриевна захватывала свободный столик с компьютером и погружалась в бесконечные, ей одной ведомые, расчеты. Медленно, страшно медленно подвигалась она вперед, по крупицам добывала секреты возможного перевоплощения воды. Боялась одного: вдруг не хватит жизни? Жизни хватило, даже осталось наперед. К завершающему этапу Антонида Дмитриевна подошла буднично, не вдруг, дыхание от ощущения совершенного открытия не захватило. Как занозы из собственного тела, извлекала она из моря математических соотношений одну неточность за другой. Уравнения становились все краше, компактнее. И наконец вот она, вершина, — коротенькая, до обидного простая формула: два безразмерных коэффициента, три степенных величины и кубический корень. А в них вся жизнь, все чаяния и горести, бессонные ночи и работа… работа… работа до одури. Где-то в самой глубине души, спрятанная от себя самой, трепетала нескромная искорка надежды, что когда-нибудь эту формулу назовут «формулой Зенцовой»…
Антонида Дмитриевна пыталась поделиться своей находкой с товарищами по работе, но ее объяснения были столь сумбурны и бесцветны, что никто формулу изотопной воды по достоинству не воспринял.
Да, увы, возвестить о победе оказалось не так-то просто.
Единственным человеком, понявшим ее, оказался главный инженер строительно-монтажного управления, бездушный грубиян, затюканный текущими заботами о бетоне, стекле, арматуре, плитках, унитазах… И он же устроил ей такой поворот от ворот, какого еще никто не устраивал. Теперь предстояло скандальное расторжение договора, постыдное объяснение перед ученым советом института, отстранение от руководства исследовательской работой; Очевидно, встанет вопрос и о возможности дальнейшего пребывания на кафедре…
Нет, на этот раз с самобичеванием у нее определенно не получалось. Она задыхалась от гнева уже не на саму себя, а на этого Топтыгина, на этого хама, на этого… этого… У нее просто слов не хватало для исчерпывающей и уничтожающей характеристики Льва Горелика.
Боже, как она, оказывается, могла ненавидеть!
Незаметно для себя Антонида Дмитриевна задремала. Телефонный звонок пробивался в ее сознание звоном разрушенных частей экскаватора. Боковины ковша раскачивались на шарнирах и бились друг о друга, о стрелу, о трос…
И только голос матери возвратил, ее к бытию.
— Разве ты не слышишь, Тоня? — мать стояла в приоткрытых дверях. — Телефон же у тебя под ухом. Звонит и звонит!
Антонида Дмитриевна, не открывая глаз и позевывая, на ощупь разыскала трубку.
— Какого черта! — загремел голос Горелика. — Битый час звоню!
— В чем дело, Лев Кириллович? — холодно и враждебно отозвалась Зенцова. — Что вам еще от меня нужно?
— Да вы что, на самом деле спали? Взрывы-то хоть слышали?
— Какие еще взрывы?
— Что за человек, черт вас побери! — рассвирепел Горелик. — Весь город слушал, а она розовые сны смотрела. Ваш чертов камешек рвали. Я саперов из гарнизона пригласил. И могу вас поздравить — все оказалось впустую, хоть бы кусочек отвалился. Каково, а? Саперы даже взмокли от пота, ни одного шурфа не пробили, где там! Пришлось рвать просто так, сбоку, — и не давая Зенцовой вставить хотя бы слово, орал, словно с глухой разговаривал: Прочность-то какова, прочность? А? Прочность, говорю! Взрывчатки столько извели, что хватило бы весь город на воздух поднять. Саперы уехали посрамленные. Ну, что скажете?
— От меня-то вы еще чего хотите? — зло прошипела в трубку Антонида Дмитриевна. — Чего? Скажите на милость?
— Чтобы вы немедленно одевались и ждали меня. Я сейчас заскочу за вами на машине. Потом прихватим Байдина — и в институт за вашим чудо-аппаратом.
— Вы должно быть совсем спятили, Лев Кириллович! Времени-то четыре ночи. Какой вам к лешему аппарат? И вообще у меня нет ни малейшего желания…
Но Горелик уже положил трубку.
Пока Антонида Дмитриевна размышляла над тем, как ей следует поступить, под окном уже требовательно запел автомобильный гудок. О том, что он будит, весь дом, Горелик тревожился меньше всего.
— Объясните-ка мне, куда исчезла ваша изотопная вода, когда вы начали вторично поливать этот… ну, назовем его «супербетоном», что ли? — набросился Горелик на Зенцову, едва та опустилась на сидение «газика». О том, что прежде следовало бы попросить извинения за прошлую бестактность, ему, видимо, и в голову не пришло.
