Господи,
Прокляну Скорсезе и Иуду,
Поверю в чудеса Иисусовы,
Горькую больше пить не буду,
А если буду, то стану закусывать.
Возлюблю ближнего, а заодно и далёкого,
Не буду рифмами злить дураков,
Врать не буду и читать Набокова.
Ныне. Присно. Во веки веков
Только позволь мне, Господи, дело сделать, да при этом никого не загубить и самому погибель не принять.
Впрочем, не моя воля, но твоя да будет.
Аминь.
Чтобы проверить действенность прошения, взглянул пристально на виселицу ближайшего фонаря, и силу великую в себе почуял, - лампа за грязным стеклом вдруг вспыхнула ярко-ярко и разлетелась с хлопком. Где-то очень далеко облегчёно вздохнула Братская ГЭС. Матёрые мужики-сварщики разразились ненормативщиной, после чего грязно заматерились.
Получилось. Готов. С Богом! - и направился решительно в подъезд. Проходя мимо всё ещё богохульствующих мастеровых, поинтересовался:
-- В чём проблема, добрые люди?
-- А проблема в том, мил человек, что жизнь аналогова, а сознание дискретно фигня выходит, - ответил пролетарий, сидящий (как Папанин на льдине) на огромном ломте выдранного асфальта.
-- А что поделать, сколь ещё лугов некошеных, - развёл Зотов руками и вошёл в подъезд чужого дома.
-- И то, - согласился пролетарий, подтолкнув его в спину взглядом.
В подъезде, чтобы, вероятно, ничто не отвлекало от раздумий, царил полумрак, а Зотов действительно слово за слово = ступенька за ступенькой размышлял.
О том, как это так сумеет он, - человек с такой тонкой душевной организацией, человек с таким глубоким внутренним миром, человек с такой насыщенной интеллектуальной жизнью, человек, который, в конце концов, плакал, когда умерла мама оленёнка Бэмби, - как он вот такой пушистый сумеет сделать сейчас кому-то больно, хотя бы и по острейшей жизненной необходимости?
Не хорошо это. Неправильно как-то...
Так он думал про себя про себя, ну, то есть, - о себе не в слух. А в ответ топ, топ, топ - сверху на встречу ему спускался белобрысый мальчик с огромным чёрным пакетом мусора.
-- Здравствуй, - поприветствовал его Зотов.
-- Добрый вечер, - ответил мальчик.
-- А что - немцы-то в городе есть? - негромко спросил у него Зотов.
-- Семья-то большая, - так же негромко ответил мальчик и пожал плечами.
-- А пистолет был Эрн, - на всякий случай вспомнил Зотов.
-- Возможно, - не стал спорить мальчик, пытаясь бочком обойти его вдоль стены.
-- Н да... нет, как-то всё-таки неправильно мы все живём, - посетовал, пропуская мальчика вниз, Зотов.
-- Знаете, хотя мама и требует от меня... никогда не разговаривать с неизвестными, но я должен вам заметить, что в словаре божественных символов нет таких понятий - "правильно - неправильно", - вдруг огорошил его мальчик, уже было сбежавший вниз на полпролёта.
-- Почём знаешь? - удивился Зотов.
-- Отец, слышишь, рубит, - открыл тайну мальчик и поскакал вниз.
А Зотов двинул вверх - не хочется, а надо.
Надо, - исходя из того принципа (справедливость которого, кстати, в последнее время оспаривается и практический смысл которого неочевиден), что детей, стариков и женщин нужно спасать, даже в ущерб удачно подобранной рифме.
Дверь нехорошей квартиры оказалось трусливо-стальной. Звонить-стучать только тревогу поднять; Зотов приоткрыл дверку защитного автомата: электросчётчик показывал сорок три тысячи пятьсот восемьдесят четыре киловатт-часа пробега по России.
Не долго думая, он остановил движение диска-надсмотрщика, опустив одним энергичным движением оба рубильника в положение ОКТЛ - ещё один вздох облегчения раздался из турбинного зала Братской ГЭС.
Ожидание было недолгим: замок в двери щёлкнул, дверь бесшумно приоткрылась, из темноты на него уставились два белых удивлённых кружка.
-- Опаньки! Ты кто? - ещё ничего не понял обречённый троглодит.
Зотов хотел, было, сказать, что принёс журнал для ихнего мальчика, но почему-то вслух заканючил:
-- Здравствуй, добрый человек, пришёл я вывести тебя из темноты на свет показать путь, где, пройдя эволюцию, в процессе которой, через сорок три тысячи пятьсот восемьдесят четыре вида жизни в круговороте рождения и смерти, обретёшь ты форму совершенного сознания, вольёшься в состав Полного...
-- Не понял. Чё те надо? - перешёл на конкретику бойчуган.
-- Целого... небольшое пожертвование на строительство Белого Храма могло бы стать первым шагом на этом пути...
-- Да пошёл ты нах...
Зотов ткнул его в шею электрошокером - парень не рухнул, а сполз по стене коридора.
И в этот миг, где-то в этом городе, у пожилой и не совсем здоровой женщины кольнуло тонкой иголкой тревоги в дряблое и больное сердце.
Да не беспокойтесь вы так, мамаша, - всё в этот раз с вашим непутёвым сыном обойдётся. Правда, вот за будущее - не ручаюсь.
А из темноты послышался озабоченный голос его подоспевающего напарника:
-- Тебя там что - током ё...
И у этого электропроводимость оказалось высокой, - он тоже шандер-мандер-выбивандер - свалился, но по другой стеночке.
Зотов вернул рубильники в исходное положение и направился в глубь пещеры, переступив через временно парализованные тела, - через два этих неподвижных организма, раскинувших безвольно свои щупальца и ложноножки.
Проходя над ними, он подумал, что возникновение некоторых элементов природы нельзя объяснить ничем, разве только эстетической извращённостью источника их возникновения.
Но ничего личного.
Белла, привязанная к стулу, сидела смирно. Рот невольницы был залеплен широким скотчем, но глаза завязаны не были - стража либеральничала, позволив ей смотреть в огромный старомодельный телеящик, хотя, может быть, это была такая изощрённо-извращённая пытка - пытка старым елевизором. Еле-еле визором...
На экране, - а Зотов имел такую возможность - наблюдать через плечо подружки то, что там происходит, пока молча развязывал тугие добротные узлы, красовался, почему-то без звука, сам Золотников.
Губернатор был занят увлекательнейшим занятием - перекраской невысокого красно-бурого металлического забора в буро-красный цвет.
Он был сосредоточен и деловит, руки его были по локоть в краске, на его голове покачивалась "наполеонка" - оригами из несвежего номера газеты "Труд" (нейро-лингвистичская фишка), а на лбу проступали блестящие, играющие всем световым спектром, эффектно снятые капельки пота.
Скоро на эту благостную картину навалилась, стоящая за забором серая стена административного здания, - взгляд камеры пошёл по этой стене вверх и выскочил на голубое полотно безмятежно глупого весеннего неба, на котором в итоге вдруг тревожно загорелся жёлтый слоган:
