Эвасио и Фико молча повиновались. Как я уже говорил, Мусью умел подчинять людей одним своим взглядом. С того места, где мы стояли, нам было видно, как Мусью нагнулся и встал на одно колено. Потом он расстегнул больному рубашку и кончиками пальцев правой руки стал ощупывать ему живот, а левую руку подсунул под голову и, похоже, растирал Рамонсито затылок. Внезапно он повернул паренька на бок, и того сразу же вырвало. Эвасио судорожно сжал в руках сомбреро, глаза старика наполнились слезами. Он сделал несколько шагов вперед, но в этот момент Мусью поднял голову и строго взглянул на Эвасио. Тот так и замер на месте.
Мусью возился с пареньком не меньше четверти часа. В конце он снова положил его на спину и сделал нам знак приблизиться. Потом поднялся на ноги, стряхнул пыль с колен и произнес, а вернее приказал:
— Отнесите его ко мне домой. Да не торопитесь, теперь уже нет нужды спешить.
Мы в суматохе и забыли, что находимся у подножия Телячьей горы, в том самом месте, где начиналась дорога наверх. Мусью зашагал в гору, а дядя с Эвасио опять уложили Рамонсито на носилки и последовали за ним. Вы не поверите, но состояние больного заметно улучшилось. Его больше не сводили судороги, рвоты не было, и даже лицо порозовело.
Я не отставал от взрослых, понимал, что другого случая побывать в гостях у Мусью у меня не будет. Сказать по правде, к Рамонсито я уже потерял интерес, считал, что опасности теперь нет.
Наконец мы подошли к проему в изгороди. Я заметил, что Мусью, перед тем как зайти внутрь, вроде бы невзначай дотронулся рукой до левого кола. Мы поднялись по ступенькам на террасу и остановились перед закрытой дверью. Хозяин распахнул ее и приказал:
— Проходите в комнату и кладите его на стол.
Я оглядел эту комнату: посреди стоял длинный узкий стол с четырьмя стульями. Больше там ничего не было, одни голые стены; в глубине комнаты виднелась дверь, слева — еще одна, но обе были закрыты. Подняв глаза вверх, я не увидел привычных балок: комната была с потолком, что в те времена встречалось редко, не то, что теперь. А в общем-то я был немного разочарован, так как ожидал увидеть здесь чудеса. Но скорее всего они были скрыты от посторонних глаз за теми двумя дверьми.
— Вы оба подождите на террасе, — сказал Мусью, — а мальчик пусть останется, он поможет мне.
Я с гордым видом посмотрел на Эвасио и дядю Фико. Они поспешно вышли, и дверь за ними бесшумно сама затворилась.
— Сними с него башмаки, — распорядился хозяин. Он наклонился над Рамонсито и приподнял ему веко.
Только теперь, разглядев лицо Мусью вблизи, я заметил, что оно какое-то неподвижное, словно восковое. Руки его были очень ловкими и, как бы это сказать… не делали ни одного лишнего движения.
Приоткрыв дальнюю дверь, Мусью быстро проскользнул в соседнюю комнату, и я даже не успел заглянуть внутрь. Стянув с больного ботинки, я поставил их на пол и тут заметил, что пол только на первый взгляд казался деревянным. На самом деле, готов поклясться, деревом там и не пахло. Доски или то, что их заменяло, были уж слишком хорошо подогнаны. По цвету и по рисунку это было вроде бы дерево, но чересчур ровное и гладкое. Из того же материала были сделаны и стены.
Вернулся Мусью, в руках он держал черный аппаратик размером с сигарную коробку; на нем были какие-то буковки и цветные квадратики — синие, зеленые и красные. Я не умел читать, но Лейва учил со мной буквы, и могу ручаться, ни одна из нарисованных на аппаратике букв не была мне знакома.
От коробки отходили две длинные проволочки. Мусью сунул мне одну из них, которая кончалась круглой и плоской бляшкой, похожей на большую монету. На конце второй проволочки, которую держал Мусью, была прикреплена толстая черная трубочка, смахивавшая на сигару, только покороче.
— Возьми конец и прижми его к ступне левой ноги. Смотри только не коснись круглой части.
— Хорошо, мусью. Так?
— Именно так, — похвалил он меня и, приподняв больному голову, приложил к его затылку черную трубочку-сигару.
Потом он нажал кнопку на коробочке и уставился на разноцветные квадратики, которые тут же замигали. Когда он повернул какую-то ручку и Рамонсито дернулся, я решил, что у него начинается новый припадок, но Мусью успокоил меня:
— Не бойся, все идет, как надо.
А сам не сводил глаз с квадратов, которые становились все ярче и ярче. Теперь Рамонсито трясся, точно в ознобе. Выждав какое-то время, Мусью нажал на кнопку, и квадратики постепенно померкли.
— Вот и все, — сказал он мне.
Затем скрутил обе проволочки, отнес аппарат в соседнюю комнату и тут же вернулся.
— Позови взрослых.
Когда Эвасио с дядей вошли в комнату, Рамонсито уже открыл глаза, но лицо его было еще бледным. Ему помогли сесть.
— Пусть встает на ноги. Не беспокойтесь, больше с ним такое не повторится. Не кормите его два часа, а после пусть ест, сколько влезет.
От волнения Эвасио не мог слова вымолвить и только хлопал глазами, глядя то на сына, то на Мусью. Наконец он с трудом выдавил:
— Мусью… Я…
— Не нужно меня благодарить, приятель. Забирайте своего парня, а то мать, небось, уж вся извелась. И утрите слезы, вам надо радоваться, а не плакать.
Но Эвасио не мог сдержаться и разрыдался, как ребенок. Что же вы хотите, каким бы твердым ни было сердце мужчины, бывает, и оно размягчается, что твое масло на солнцепеке.
Мусью проводил нас до выхода и, подойдя к изгороди, снова дотронулся до того же кола. Эвасио и дядя вели Рамонсито под руки — он был еще очень слаб. Прощаясь, старый Эвасио протянул Мусью руку, но тот сделал вид, что не заметил этого.
— Спасибо, Мусью, большое спасибо, — повторял старик. — Если я когда-нибудь вам понадоблюсь, только кликните, я все для вас сделаю.
Мусью улыбнулся в ответ и кивнул. Мы медленно спустились с горы и направились к дому Эвасио, где нас радостно встретило все его семейство.
В тот же вечер к нам зашел Лейва и долго беседовал с дядей Фико. Потом они вызвали меня на террасу, и я рассказал им все, что делал при мне Мусью. После этого дядя сказал плотнику:
— Послушай, Лейва, а ведь дом-то у Мусью не из досок. Он только кажется деревянным, но это не дерево, а что-то другое. А изгородь? Ты бы ее видел! Ты ведь знаешь, я кое-что в этом деле смыслю. Разрази меня гром, но это не настоящая изгородь. Колья не из дерева, и проволока к ним не приколочена. Я приметил, что она пропущена сквозь колья. Нет, эта изгородь — вовсе не изгородь. А калитка? Почему он ее не сделал?
— А знаешь, Фико, мне вот что на ум пришло: если эти доски — не доски и ограда — не ограда, если дом только с виду похож на настоящий дом, если Мусью смог спасти Рамонсито, когда парень одной ногой был уже на том свете… Что же тогда получается? Кто такой Мусью, я спрашиваю? Кто он? Живет один на горе, дружбу ни с кем не водит, ничем не занимается… Не знаю, Фико, но только все это очень чудно. Никогда не встречал такого странного человека.
