В моем случае тот же принцип срабатывает наоборот. Я начинаю с «экзотического» (хотя это термин Олдиса, а не мой), но оно отказывается трансформироваться в полноценное произведение, пока не катализируется «привычным».
Например, «Хроники Томаса Ковенанта» основываются непосредственно – и исключительно – на двух идеях: неверии и проказе. Мысль написать роман-фэнтэзи о «неверящем», о человеке, отвергающем саму концепцию явленного ему фантастического мира, впервые посетила меня в конце 1969 года. Но это зерно упорно не давало всходов: как я ни старался, мне не удавалось заставить его прорасти. До тех пор, пока в мае 1972 года мне не пришло в голову, что мой «неверящий» мог бы быть еще и прокаженным. Как только эти две идеи пересеклись, меня охватила творческая лихорадка. Следующие три месяца я провел, почти не вставая из-за письменного стола: делал наброски, вычерчивал карты, вырисовывал для себя образы, изучал все, что может иметь хоть какую-то связь с неверием с одной стороны и проказой с другой. Затем я начал писать.
Я сказал, что принцип срабатывает наоборот, поскольку для меня проказа представляла собой тему скорее «привычную», нежели экзотическую. Прежде мне никогда не доводилось сочинять фэнтэзи, и сам замысел написания книги о «неверящем» в этом жанре был, в некотором смысле, экзотическим. Зато, благодаря тому факту, что мой отец двадцать один год прослужил хирургом-ортопедом в Индии, о проказе и прокаженных я знал немало и не понаслышке.
В случае же с четырьмя новеллами, последовавшими за «Подлинной историей», то лежащие в их основе идеи могут быть обозначены ярлыками «Энгус Термопайл» и «Рихард Вагнер».
Причем, вопреки тому, что так и напрашивается на ум, к категории «привычного» в данном случае относится Энгус.
* * *
Первые наброски «Подлинной истории» были сделаны мною летом 1985 года. В то время я думал, что просто пишу рассказ: старался выжать что мог из посетившей меня идеи.
(А откуда взялась сама идея? Как ни странно, непосредственно из имен персонажей. Ведя машину по Альбукерку, я неожиданно поймал себя на том, что повторяю как мантру слова «Энгус Термопайл, Энгус Термопайл». С чего это имя привязалось ко мне, оставалось только гадать, но я сразу почувствовал его важность. Так и напевал одно и то же, причем не одну неделю. А потом невесть откуда всплыло и другое имя – Мори Хайленд. Я стал твердить нараспев оба, пока к ним не присоединилось третье – Ник Саккорсо. Эти имена так мне нравились, что у меня возникло желание сочинить рассказ, достойный героев, которых могли бы звать именно так.)
Мои первоначальные намерения основывались на обращении к архетипу. Замысел представлял собой некий вариант классического треугольника, историю, в которой Жертва (Мори), Негодяй (Энгус) и Избавитель (Ник) меняются ролями. (Замечу, к слову, что как раз к этому сводится основное различие между мелодрамой и драмой. В мелодраме представлены Жертва, Злодей и Избавитель. Драма предполагает наличие тех же типажей, но акцентирует внимание на смене ими ролей.) Мори становится жертвой Энгуса и получает избавление из рук Ника – но это, разумеется, не подлинная история. Подлинная заключается в том, как Ник превращает Энгуса в жертву, а Мори становится его избавительницей.
Однако, закончив первый, черновой вариант рассказа, я ощутил острое недовольство результатом по, самое малое, трем причинам, из которых две были осознанными. Во-первых, до меня дошло, что написанное мною никоим образом не обладало совершенством архетипа. Итог работы оказался куда хуже замысла, причем в большей степени, чем обычно. Я намечал создание равностороннего треугольника, что предполагает равное внимание как к каждому из персонажей, так и к изменению им своей роли. Но обеспечить желаемое равновесие мне не удалось.
В первом приближении проблема заключалась в том, что образ хрестоматийного злодея Энгуса оказался намного живее и ярче прочих: в сравнении с ним характер Мори оказался выписанным бледно, а Ника – невразумительно. В определенном аспекте это имело смысл: с точки зрения Энгуса побуждения Мори были неизвестны, а побуждения Ника не имели значения. Но результатом явилось то, что я лишь внимательно проследил процесс превращения Энгуса из Злодея в Жертву. Трансформация Мори из Жертвы в Избавительницу свелась к наброску, а то, как Избавитель Ник становится Злодеем, и вовсе осталось без внимания.
(Не будь я столь чертовски медлителен, это дало бы мне превосходный ключ к третьей, неосознанной причине своего недовольства.)
Я был весьма разочарован в себе.
Однако мною осознавалась другая причина недовольства: в отличие от других созданных мною персонажей, Энгус словно выворачивал меня наизнанку, выставляя напоказ темную сторону моей собственной натуры. Казалось, будто я не придумал его, а извлек откуда-то изнутри (используя терминологию Олдиса, обратился к «привычному»). И это заставляло меня стыдиться. Я чувствовал раздражающую уверенность в том, что всякий, кто прочтет «Подлинную историю», увидит «подлинного меня» и испытает подлинное отвращение.
Стыдясь написанного как с художественной точки зрения, так и с сугубо личной, я решил отказаться от публикации. В то время я думал, что этот рассказ никогда не увидит свет.
Однако время творит чудеса. Помимо всего прочего, оно дает возможность подумать. А пораскинув мозгами, я решил как-то разобраться со своим стыдом.
Конечно, с личным моим стыдом ничего поделать было нельзя. Я мог просто отбросить его. Время и размышления подтолкнули меня к выводу, что стыдиться мне, по существу, нечего. Предположим на миг, что мои первые страхи были реалистичны, что я и вправду являлся неким, чуточку подретушированным Энгусом Термопайлом, что «Подлинная история» выставляла этот факт на всеобщее обозрение, пробуждая у читателя отвращение. Что с того? Какое отношение могли иметь подобные выводы к самой «Подлинной истории»? Пусть, чтобы выписать образ Энгуса, мне пришлось покопаться в себе – тем лучше. Уж во всяком случае, я знал, о чем пишу. Ведь в конце концов самым главным для писателя является не то, что подумает читатель о его персоне, а то, сделал ли он, создавая свое произведение, все что мог. Удалось ли оно? Все прочее не имеет значения.
Относительно «Подлинной истории» ответ был таков: и да, и нет. Да, работая над новеллой, я делал то, что и предполагалось: принял идею «Энгуса» по той простой и самодостаточной причине, что она ко мне пришла, и последовал за ней туда, куда эта идея меня повела, вместо того, чтобы попытаться заставить ее служить моим целям. Но нет, я не сделал все для того, чтобы в художественном отношении произведение достигло как можно более высокого уровня.
