Он совершенно не удивился, обнаружив Воронецкую у самого окошка вахты, в двух шагах от себя. Странно было бы обратное. Слова Гены не походили на шутку, а его интуиции не было причин не доверять; если где-то в будущем встреча уже существует, все случайности играют на то, чтобы она произошла. Даниль не предполагал, что ему придется полдня гоняться за шустрой теткой, но к настолько стремительному развитию событий оказался не готов.
— Ага! — звонко воскликнула Воронецкая и цепко ухватила его за рукав. — Вот кто у нас по сансаре специалист! Даня, пойдем с нами, ты очень-очень нужен. — Плеснула бахромой шаль, уставились в лицо бесцветные, расширенные, птичьи какие-то глаза, и тотчас же взгляд ее ускользнул; потом исчезла сама профессорша.
— Э-э-э… — только и сказал Сергиевский, уходя через точки вслед за ней.
То же самое он повторил, очутившись в кабинете Вороны на третьем этаже. Алиса вихрем пронеслась мимо стендов и быстрыми до нервозности движениями задернула оранжевые казенные шторы. Было часа два пополудни, за промытыми дождем окнами ярко белела пелена осенних облаков, пронизанная лучами солнца, и сумрака не получилось, лишь легла на все легкомысленная оранжевая тень.
— Алиса Викторовна… — послышался позади обморочный шепот, и Даниль испуганно обернулся.
— Надя, сядьте, пожалуйста, — защебетала Ворона, — Даня, что ж ты стоишь, возьми кресло, выдвини, посади Надю!
Сергиевский повиновался, попутно разглядывая незнакомку. Одетая бедно и чисто, со следами рыжей дешевой краски на совершенно седых волосах, женщина была никак не моложе Алисы, а выглядела намного старше. К медицине тонкого тела она определенно не имела отношения. Со стороны Вороны было не очень умно тащить непосвященного человека через точки, но состояние, в котором находилась Надя, вызвал отнюдь не кратковременный шок.
— Алиса Викторовна… — почти простонала она.
Ворона подлетела, склонилась, точно птица над птенцом, заставила ее откинуться на подголовник кресла. У Нади закатились глаза, красные мозолистые руки вяло свесились вниз, упала с ноги растоптанная туфля, а губы все шевелились беззвучно, повторяя имя как заклинание. Данилю вспомнилось, как персонал клиники произносил Имя-Отчество-Эрдманн — благоговейно и будто побаиваясь. Имя Вороны произносилось жарко и истово, как молитва.
— Даниль, — голос Алисы стал до странности жестким, — ассистируй мне. Срочная операция.
Аспиранта чуть с ног не снесло.
В животе поднялся нелепый смех, справиться с которым стоило немалых усилий. «Счастье, что медицина не классическая, — подумал Даниль, давя внутри идиотское бульканье. — Ни тебе стерильности не требуется, ни анестезии. Вот прямо так в кресле в тапках бабку и спасем». Он решительно не понимал, что происходит, к чему спешка и зачем на кармической операции специалист по динамике сансары.
Ворона медленно выдохнула и вдохнула.
— Наденька, — сказала она тихо; тембр голоса изменился, интонации сделались безмерно ласковыми и ускользающими, как во сне. — Спокойной ночи, родная…
И будто мгла ночная хлынула с небес, затопив заоконный полдень: тень в кабинете сгустилась, теряя апельсиновый тон, исчезли доносившиеся из-за стен звуки и эха, стало тепло и спокойно, невероятно спокойно, уютно, как в гнездышке, выстланном птичьим пухом, и неяркие лилейные звезды затеплились под оштукатуренным потолком.
— Мама… — прошептала рано постаревшая женщина, распластанная в кресле; из-под сомкнутых ее век побежали легкие слезы, оставляя дорожки на дряблых щеках.
— Спи, девонька, спи…
Ворона выпрямилась, отошла от кресла на шаг, опустила руки вдоль тела. Шаль соскользнула на пол, но поднимать ее владелица не стала; Даниль подобрался ближе и галантно сложил узорную черную тряпку на краю стола. Потом поглядел на спящую через хрупкое воронье плечо: Надя спала, уронив голову набок. С изможденного лица сошло выражение ужаса и пугливой мольбы, и стало видно, что оно тонкое, строгое, иконописное, а когда-то было красивым.
— Алиса Викторовна, — осторожно спросил аспирант, — это кто?
Та грустно покачала головой и ссутулилась, из могучей волшебницы снова став бестолковой Вороной.
— Это приехали, — объяснила невпопад. — Отказница. Просто жуть какая-то, я напугалась…
Сергиевский больно покусал себе язык и скинул цепенящее сонное наваждение. Воронецкая всегда работала с эмоциями очень осторожно и с такой лаской, что ее нежесткие внушения попросту не хотелось сбрасывать. Даниль поначалу растерялся, потом уплыл в вороньи чары и забыл сделать то, что сделал бы на его месте всякий нормальный человек — прочитать шлейф ауры и провести визуальную диагностику.
…Пациентка не обладала выраженными способностями к контакту, никогда ему не училась и не умела затирать шлейфы; Сергиевский поднаторел в чтении аур людей непростых и искушенных в мастерстве, а потому последние события жизни Нади видел как на ладони. Она ехала в плацкарте откуда-то с севера, и уже в поезде заходилась от страха и горя; а может, и до того мучилась ими, растравляя больное сердце. Она ехала в древнем, душном, вонючем вагоне, и с каждым часом пути ужас усиливался от мысли, что ведет ее самая последняя надежда, и что надежда эта глупа.
Отказница.
Была, похоже, рекламная акция молодой медфирмы, или филиала, открывавшегося в одном из маленьких городов — день бесплатного приема… предпоследняя надежда Нади. В поликлинике, что ли, делали ей общую диагностику кармы? Лет пять назад аппаратура имелась только в крупных городах, но с тех пор по национальному проекту должны были поставить и в провинции… Даниль помотал головой и увидел язвой горевшее в сознании женщины слово «онкология». Значит, кармасоматическая болезнь. Но почему ей отказали в клинике? Почему она вообще туда обратилась?! Если есть деньги, конечно, здоровее и удобнее почистить карму у врача, чтобы опухоль рассосалась без мучительной химиотерапии или классических операций. Но если денег нет, карму очищают страдания…
— Готов? — осторожно спросила Ворона. — Извини, Дань, что я тебя так выдернула, но это ж правда ужас что такое, лучше уж не рисковать, а то мало ли.
— Что вы, Алиса Викторовна, — тот невольно расплылся в улыбке. — Я вам помочь… мечтал, честно.
Она тихонько фыркнула:
— Ф-фух! Ну хорошо… Поехали, — и перешла в чистую форму.
Даниль последовал ее примеру. Профессорша оставила тело «на привязи», не уничтожив его и даже обрубив не все нити сцепки: отчего-то ей не нравилось убивать свою плоть, и делала она это редко, только по насущной необходимости. Сергиевский решил поступить так же, как Ворона; правда, ему с непривычки пришлось уложить бессознательную тушку на ковер — держать ее стоячей было неудобно и отвлекало от дела.
