Выскочив на горную дорогу, Кемп, естественно, побежал по ней вниз, и, таким образом, ему пришлось собственной особой проделать то самое упражнение, за которым он следил столь критическим взором из окна бельведера четыре дня назад. Для человека, не получившего никакой подготовки, он бежал хорошо и, хотя лицо его было бледно и мокро, до последней минуты сохранял полное хладнокровие. На бегу он широко расставлял ноги и, видя когда попадались неудобные места, — кучи острых камней или ярко блестевшего на солнце битого стекла, — ступал прямо по ним, предоставляя невидимым босым ногам выбирать путь по своему усмотрению. В первый раз в жизни Кемп открыл теперь, что дорога по холму удивительно длинна и утомительна, что предместья города там, внизу, у подножия холма начинаются необыкновенно далеко, и что бежать самый тяжелый и медлительный способ передвижения. Все эти мрачные виллы, спавшие под полуденным солнцем, казались наглухо запертыми и заколоченными; конечно, они были заперты и заколочены по его собственным приказаниям, но все же хозяева их могли бы предвидеть возможность какого-нибудь случая в роде теперешнего.
Но вот на горизонте начал подниматься город, море исчезло за ним, и народ внизу зашевелился. К подножию холма подъезжала конка. Далее был полицейский участок. Но что ж это сзади? Неужели шаги? У-ух!
Снизу на него глазел народ, двое или трое людей куда-то побежали. Дыхание разрывало ему грудь. Теперь конка была совсем близко, и «Веселые игроки» шумно запирали свои двери. За станцией конки были столбы и кучи песку канализационных робот.
Сначала у него мелькнула мысль прыгнуть в конку и запереть двери, но потом он решил лучше добраться до полиции. Еще минута, — и он миновал «Веселых игроков» и очутился уже на улице среди человеческих существ.
Кучер конки и его помощник изумленные такой поспешностью, смотрели на него во все глаза, стоя рядом с распряженными лошадьми. Далее, над кучами песку торчали удивленные рожи матросов.
Кемп несколько замедлил было шаг, но тотчас услышал позади быстрое шлепанье своего преследователя и припустился опять.
— Невидимый! — крикнул он матросам, неопределенным жестом показывая назад и по счастливому вдохновению перескакивая канаву, так что между ним и неприятелем очутилась целая группа рабочих. Тогда, бросив мысль о полиции, он повернул в переулок, стремглав пролетел мимо телеги зеленщика, приостановился на десятую долю секунды у дверей колониальной лавочки и помчался по бульвару, опять-таки выходящему на Гилль-Стрит. Двое или трое игравших там детей с криком разбежались при его появлении; стали растворяться двери и окна, и испуганные матери начали изливать свои чувства. Он снова выскочил на Гай-Стрит, ярдов за триста от станции конно-железной дороги, и тотчас заметил там какую-то суматоху и гвалт.
Он взглянул вверх по улице к холму. За каких-нибудь двенадцать ярдом бежал огромный матрос, громко и отрывочно ругался и отчаянно нахал заступом: по пятам его несся, сжав кулаки, кондуктор конки. Подальше за ними следовало еще несколько громко кричавших и что-то бивших на бегу людей. По дороге с холма к городу сбегался народ, и Кемп заметил человека, вышедшего из лавки с палкой в руке.
— Держи, держи его! — крикнул кто-то.
Кемп понял изменившиеся условия травли, остановился и посмотрел кругом, едва переводя дух.
— Он здесь, где-нибудь близко! — крикнул он. — Станьте в ряд поперек…
Его крепко треснули в ухо; он зашатался, стараясь обернуться к невидимому и с трудом устоял на ногах, ударил по пустому и пространству и полетел на землю, сшибленный с ног здоровенной пощечиной. Еще минута, и в грудь ему уперлось колено, а в горло ему влепились две разъяренных руки, но одна из них была слабее другой. Кемп схватил их за кисти, раздался громкий крик боли, и над головой у Кемпа свистнул заступ матроса, ударивший во что-то мягкое. На лицо Кемпа упали капли. Руки, державшие его за горло, вдруг ослабели, он высвободился судорожным усилием, вцепился в бессильное плечо и навалился на невидимое, у самой земли придерживая невидимые локти.
— Поймал, — взвизгнул Кемп. — Помогите, помогите, держите!.. Свалил!.. Держите ноги!..
Еще секунда, — и на место драки ринулась толпа, и если бы на дороге случился посторонний зритель, он мог бы подумать, что тут происходила какая-нибудь дикая игра. После крика Кемпа никто уже более не кричал, слышалась только удары, топот и пыхтение.
Страшным усилием Невидимый поднялся на ноги. Кемп висел у него на груди, как собака на олене, и дюжина рук цеплялись и рвали пустоту. Кондуктор конки поймал шею и свалил его опять, и опять вся куча дерущихся людей закопошилась на земле. Боюсь, что побои были жестокие. Потом вдруг раздался дикий вопль: «Пощадите! Пощадите!» — и быстро замер в каком-то задавленном звуке.
— Оставьте, болваны! — глухо крикнул Кемп, и вся дюжая толпа подалась и заколыхалась. — Он ранен, говорю ж и вам! Прочь!
После краткой борьбы удалось кое-как очистить свободное место, и посреди круга сплотившихся, напряженных лиц показался доктор, стоявший на коленях как будто в воздухе и придерживавший на земле невидимые руки. За ним полицейский держал невидимые ноги.
— Не выпущай! — крикнул огромный матрос, махая окровавленным заступом. — Прикидывается!
— Не прикидывается, — сказал доктор, осторожно поднимая колено. — Я подержу его.
Лицо у доктора было разбито и уже начинало краснеть; говорил он с трудом, потому что из губ текла кровь, он высвободил одну руку и ощупывал невидимое лицо.
— Рот весь мокрый, — сказал он. — Боже праведный!
Доктор вдруг поднялся и встал на колени рядом с незримою вещью. Вокруг началась давка и толкотня, слышался топот вновь прибывавших и присоединявшихся к тесной толпе людей. Из домов выходили. Двери «Веселых игроков» вдруг отворились настежь. Говорили очень мало. Кемп водил рукою по воздуху, как бы отыскивая что-то.
— Не дышит, — сказал он. — Не слышу сердца. Бок… О, Господи!
Старуха, выглядывавшая из-под локтя огромного матроса, вдруг громко вскрикнула.
— Глядите! — сказала она и протянула вперед морщинистый палец.
И, взглянув по тому направлению, куда она показывала, все увидели тонкую и прозрачную, будто сделанную из стекла, — так что можно было рассмотреть все жилы и кости, — неподвижную, бессильно повисшую руку. Она туманилась и мутнела на их глазах.
— Ого! — крикнул полицейский. — Вот и ноги показываются!
И так, начиная с рук и ног и медленно расползаясь по членам до жизненных центров тела, продолжался этот странный переход к видимой телесности. Это было похоже на медленное распространение яда. Прежде всего показывались тонкие белые жилки, дававшие как бы слабый очерк органа, затем стекловидные кости и сложные артерии, затем мясо и кожа, сначала в виде легкого тумана, но быстро тускневшие и плотневшие. Вскоре стало видно раздавленную грудь и плечи, и тонкий очерк осунувшегося, разбитого лица.
