– Приятная новость, – пробормотал Хэдвелл. – Да, очень приятная… – сказал он еще тише.
Полуприкрыв глаза, он любовался прекрасной игатийкой, строгими линиями ее шеи и плеч, черными прямыми волосами и почти физически ощущал исходящий от нее аромат трав. Хэдвелл нервно сорвал травинку.
– Меле, – выдавил он, – я…
Слова замерли у него на губах. Охваченная внезапным порывом, Меле бросилась в его объятия.
– О Меле!
– Хэдвелл! – воскликнула она, прильнув к нему, но тут же резко отстранилась и посмотрела на него с тревогой.
– Что с тобой, милочка? – спросил Хэдвелл.
– Хэдвелл, можешь ли ты еще хоть что-нибудь сделать для деревни? Что угодно. Мой народ будет тебе очень благодарен.
– Конечно, могу. Но куда торопиться? Сперва неплохо и отдохнуть.
– Нет! Прошу тебя! – взмолилась Меле. – Помнишь, ты говорил об оросительных канавах? Ты можешь приняться за них прямо сейчас?
– Ну, если ты просишь… Но…
– О мой дорогой!
Меле вскочила. Хэдвелл протянул к ней руки, но она увернулась.
– Некогда! Я должна как можно скорее передать эту новость всей деревне!
Она убежала, а Хэдвеллу осталось лишь удивляться странным нравам туземцев и особенно туземок.
Примчавшись в деревню, Меле нашла жреца в храме, где тот молился о ниспослании ему мудрости. Она быстро рассказала ему о новых планах Божьего посланца.
Старый жрец медленно кивнул:
– Церемонию придется отложить. Но скажи мне, дочь моя, почему именно ты сообщила мне новость?
Покраснев, Меле промолчала.
Жрец улыбнулся, но его лицо тут же снова стало суровым.
– Понимаю. Но прислушайся к моим словам, девочка, – не позволяй любви отвратить тебя от великой мудрости Фангукари и от соблюдения наших древних обычаев.
– У меня и в мыслях такого не было! Я просто почувствовала, что смерть Адепта для Хэдвелла недостаточно хороша. Он заслуживает большего! Он заслуживает… Ультимата!
– Вот уже шестьсот лет ни один человек не оказался достоин Ультимата, – сказал Лаг. – Никто – с тех самых пор, как герой и полубог В’Ктат спас игатийцев от жутких хуэльв.
– Но у Хэдвелла душа героя! – воскликнула Меле. – Дай ему время, пусть старается! Он докажет!
– Может, и так, – задумчиво отозвался жрец. – Это стало бы величайшим событием для нашей деревни… Но подумай, Меле, ведь на это может уйти вся его жизнь!
– А разве не стоит подождать такого? – спросила она.
Старый жрец стиснул жезл и задумчиво нахмурил лоб.
– Может, ты и права, – медленно произнес он. – Да, наверное, права. – Он неожиданно выпрямился и пристально посмотрел на Меле. – Но скажи мне правду, Меле. Ты действительно желаешь сохранить его для Ультимата? Или всего лишь для себя?
– Он должен умереть такой смертью, какой достоин, – произнесла она безмятежно – и отвела взгляд в сторону.
– Хотел бы я знать, – сказал старик, – что таится в твоем сердце. Мне кажется, ты в опасной близости к ереси, Меле. Ты, которая всегда была в вопросах веры одной из самых достойных.
Меле уже собралась ответить, но тут в храм ворвался купец Васси.
– Скорее! – закричал он. – Иглаи нарушил
табу!Толстый веселый фермер умер ужасной смертью. Он шел, как обычно, от своей хижины к центру деревни мимо старого дерева-колючки, и оно неожиданно рухнуло прямо на него. Колючки пронзили его насквозь. Очевидцы рассказывали, что прежде чем испустить дух, он стонал и корчился целый час.
Но умер он с улыбкой на лице.
Жрец всмотрелся в толпу, окружившую тело Иглаи. Некоторые украдкой улыбались, прикрывая рты руками. Лаг подошел к дереву и присмотрелся. По окружности ствола были заметны слабые следы пилы, замазанные глиной. Жрец обернулся к толпе.
– Иглаи часто видели возле этого дерева? – спросил он.
– Чаще и не бывает, – ответил другой фермер. – Почитай, каждый день под ним обедал.
Теперь многие заулыбались открыто, гордясь проделкой Иглаи и обмениваясь шуточками.
– А я-то все гадал, чем ему это дерево приглянулось?
– А он не любил есть в компании. Говорил, что в одиночку в него больше влазит.
– Ха!
– А сам потихонечку подпиливал.
– Считай, несколько месяцев ухлопал. Дерево-то твердое.
– Да, котелок у него варил.
– Дайте мне сказать! Он был всего лишь фермер, и никто не назвал бы его набожным. Но помер он славной смертью.
– Послушайте, добрые люди! – крикнул Лаг. – Иглаи совершил кощунство! Только священник имеет право даровать кому-либо насильственную смерть!
– А какое жрецу дело до того, чего он не видел? – пробормотал кто-то.
– Подумаешь, кощунство, – добавил другой. – Иглаи устроил себе великолепную смерть. Вот что важно.
Старый жрец опечаленно отвернулся. Сделанного не вернешь. Если бы он вовремя поймал Иглаи, то фермеру бы не поздоровилось. Иглаи никогда бы не осмелился повторить попытку и умер бы, скорее всего, тихо и мирно у себя в постели в преклонном возрасте. Но сейчас уже слишком поздно. Иглаи ухватил свою смерть за хвост и на ее крыльях уже, наверное, добрался до Рукечанги. А просить Бога наказать Иглаи после смерти бесполезно, потому что этот хитрец и на том свете выкрутится.
– Неужели никто из вас не видел, как Иглаи подпиливал дерево? – спросил Лаг.
Если кто и видел, все равно не признается. Лаг знал, что все они друг друга покрывают. Несмотря на все проповеди, которыми он пичкал жителей деревни с самого раннего детства, они упорно пытались перехитрить жрецов.
И когда только до них дойдет, что незаконная смерть никогда не принесет такого удовлетворения, как смерть заслуженная, заработанная и обставленная священными церемониями?
Он вздохнул. Временами жизнь становится так тяжела.
Через неделю Хэдвелл записал в дневнике:
«Такого народа, как эти игатийцы, я еще не встречал. Сейчас я живу с ними, вместе с ними ем и пью, наблюдаю их обряды. Я знаю и понимаю их. И правда об этом народе просто поразительна, если не сказать больше.
Невероятно, но игатийцы не знают, что такое война! Только представь это, Цивилизованный Человек! Никогда за всю свою историю они не воевали. Они даже не понимают, что это такое. Приведу пример.
Как-то я попытался объяснить суть войны Катаге, отцу несравненной Меле. Он почесал голову и спросил:
– Говоришь, это когда много одних людей убивают еще больше других людей? Это и есть война?
– Часть ее, – ответил я. – Когда тысячи одних убивают тысячи других.
– В таком случае, – заметил Катага, – многие умрут одновременно и одной смертью?
– Верно, – согласился я.
Он долго раздумывал, потом повернулся ко мне и сказал:
– Плохо, когда много людей умирает в одно время и одинаково. Никакого удовольствия. Каждый должен умереть своей собственной смертью.
