Заняли места. Прошумев, осела, как взбаламученный осадок, толпа в серебре и хаки. Магриби уже спустился по ковровому трапу с трибуны. Теперь он шествовал в сопровождении лиловых подручных, очевидно, ждавших под стенкой. Старшие сыновья придавили канат ко льду, и свита Магриби снопом ирисов поплыла по глади квадрата.
Оба красных мотоциклиста, щеголяя выправкой, мерным шагом гладиаторов направились к центру поля. Там священники встретили их, мотоциклисты преклонили колено, и Магриби возложил ладони на их шлемы. Подручные что-то налили из кувшина в рюмки на маленьком подносе, и мотоциклисты, не вставая с колен, выпили.
Магриби заговорил, обращаясь к Вождю и бессмертному клану. Голос его, негромкий, но звонкий, накатанный публичными выступлениями, разносился в морозной тишине, как стук дятла.
Напомнив о каком-то легендарном событии, изложенном в Библии, Магриби восславил обычай Божьего Суда. Бог всегда воплощается в теле защитника правды и справедливости. Да сгинут хулящие провидение, уверовавшие в свой суетный разум! Страшный путь старого Асгарда, угасание возгордившихся безбожников в чаду бесовских грез — вот печать гнева господнего на отринувших законы творца…
Любопытно: феодальные обряды и демагогия новейшего времени, средневековая жестокость и призывы к человечности — все служит незыблемой власти клана. Фу ты, черт! А что, если отцы-патриархи искренне верят в свою божественную миссию по подготовке райского будущего Вальхаллы?! Как здесь все перетасовано, чувства низменные и отвлеченные, шкурничество и бескорыстный фанатизм…
После речи Магриби заиграли трубы; потом выступил офицер с мегафоном.
— Итак, сегодня во славу божию и в полном согласии с Хартией «Стального ветра» состоится добровольный бой между начальником братства мотопехоты, старшим сыном Мигелем Суаресом и старшим сыном из колена «любимых сыновей» клана Рихардом Зилле. Суарес по всем правилам Хартии, при свидетелях, вызвал на Божий Суд упомянутого Зилле… Оружие по выбору ответчика, равное и проверенное. Бой до исполнения высшего приговора либо до просьбы о пощаде, высказанной во всеуслышание одной из сторон.
— Да вы не беспокойтесь, — обращаясь к Валентину, шепнул Ласперо. — Суарес опытный боец, он обязательно выиграет, и тогда вы встретитесь…
Неторопливо встав с места, Вотан поднял руку в белой перчатке. Трубачи опять прильнули к мундштукам, главный распорядитель взметнул над головой жезл. Мотоциклисты забили ногами по педалям; их машины загудели, раздробив тишину.
Вотан, как опытный дирижер, выждал должную паузу и резко махнул рукой.
Машины соперников ринулись друг на друга, как два разъяренных гигантских жука; срывая снежную корку с зеленоватого толстого льда, нарисовали первые петли. Мотоцикл Зилле сразу пошел боком, коляска беспомощно запрыгала на рессорах. Зилле несло к центру квадрата, а вдогонку уже мчался более устойчивый Суарес, будто готовясь идти на таран.
Валентин видел, как зрители бесновались на берегах. Слышал свист, ободряющую брань. Ласперо увлеченно бил перчатками по своей ладони, ноздри его раздувались. Начальники колен — полков, где служба передавалась по наследству — дико вопили. Было тошно воспринимать то, что творилось у них в головах: кровавый азарт, хищный дух римских цирков.
Суарес выхватил пистолет. Но Зилле свернул настолько круто, что мотоцикл встал на задние колеса. И Суарес, не успев отреагировать, всадил пулю в днище коляски.
Аплодисменты. Зилле адским разворотом обошел противника и послал выстрел в спину Суаресу; промахнулся, ловко описал правильный круг, снова переходя в атаку…
Шальная пуля звякнула о каску распорядителя, тот присел: соперники, расстреляв по обойме, демонстративно выбросили пистолеты. Трубы завыли, отметив этап. Но вот более быстрый Зилле, опередив врага, привстал, как всадник на стременах, и что-то продолговатое швырнул навстречу Суаресу. Стрелами грязного дыма разлетелся взрыв, шарахнув осколками льда, и боевой конь мотопехотинца ухнул в свежую полынью.
Мотоцикл погрузился в воду почти мгновенно, однако сам Суарес успел вывалиться из седла на лед. Теперь Зилле мчался к сопернику, уползавшему прочь от края черной ямы. Бедняга был ранен и явно выбился из сил. Тогда гвардеец заглушил мотор, слез с мотоцикла и подошел к лежащему. Забрало мешало рассмотреть его лицо. Неторопливым движением Зилле отстегнул от пояса свой штык…
Невольно отвернувшись, Валентин взглянул в бесцветные, надменно-усталые глаза Вождя под козырьком с толстым золотым жгутом. Право же, сейчас в них было сочувствие. Оскорбительное сочувствие к чужаку, в котором, вопреки мужественному облику, ничего не было от мужчины и бойца.
Истошно взревели трубы, знаменуя финал.
Должно быть, летом здесь было прекрасное место — туристское, открыточное… Уступы природного амфитеатра обрамляли иссиня-серую бухту, слева далеко в море тянулся мыс с одинокой скалой, подобной маяку. Волны глухо грохотали внизу, наполняя отголосками воздушный простор. Зима здесь была похожа на мокрую холодную осень. Среди ноздреватых глыб на голой светлой земле росли блестяще-медные, с розовыми листьями колючие кусты, корявые чернильные «сосны».
Урсула, шедшая впереди, вдруг шарахнулась под защиту каменного козырька; смачно выругавшись, рванула из-под шубы здоровенный револьвер. Бах! Мимо… Лиловый, под цвет деревьев, шевеля на длинном брюхе многочисленными хваталами, каждое с острым крюком, плыл вверху на раскинутых перепонках крылан-трупоед. Головы у него не было, грудь разверзалась клыкастой пастью. Крылан тщательно готовился падать — столь крупную добычу следовало разить наверняка. Урсула промахнулась еще дважды, пока Лобанов не велел кокону трахнуть наглеца хорошим электрическим разрядом. Неожиданно знакомо закудахтав и уронив пенистую слюну, тварь вперед спиной унеслась за рощу, где вились двое-трое сородичей.
— Наверное, они еще помнят то время, когда здесь было… много пищи, — сказала Урсула, придя в себя. — А потом изголодались. Обычно они на живых не нападают…
— Этот, пожалуй, и сам не нападет, и другим отсоветует! — засмеялся разведчик.
Честно говоря, смех был наигранный, для спутницы, чтобы не ударилась в истерику, как не раз она хотела сделать. «Курортная бухта» отдавала кошмаром. Валентин, весьма чуткий к ноосферным конденсатам, вдруг почувствовал вокруг себя скрытое страдание: боль от ран и ожогов, ужас людей, похороненных под развалинами, предсмертное отчаяние многих тысяч… Когда же это произошло? Двадцать, тридцать лет назад? Кто отдал приказ о бомбардировке, может быть, — ракетном обстреле? Почему?.. Урсула не имела обо всем этом решительно никакого представления. Она, как и многие здесь, считала Вольную Деревню местом легендарным, если и существующим, то в каком-то не бытовом, а мистическом плане, как обитель безмятежных полубогов… И вдруг — композиции из обломков в кирпичных рамах фундаментов, оплавленные металлические остовы; на парапете, обрывающемся у моря, — массивное хмурое здание с колоннадой, с разрушенным переплетом купола; по стенам следы копоти, ступени крыльца захлестнуты медным кустарником… Валентин видел, каких усилий стоит художнице идти рядом с ним. К зданию вела с уступа на уступ, через стертые взрывами кварталы, широкая, почти не поврежденная асфальтовая дорога.
