Я въехал на ферму Генри Трейса и резко остановил машину. Он вышел из дома нам навстречу, и мы направились в сарай, где на покрытом стружками полу лежала мертвая лошадь.
— Я вызвал перевозку, — сказал Кен, — они скоро подъедут.
Генри Трейс кивнул. Вскоре приехал грузовик с лебедкой, и, когда лошадь погрузили, мы последовали за машиной.
Кен Армадейл открыл сумку, которую захватил с собой, и достал для себя и меня моющиеся нейлоновые комбинезоны. Труп лошади лежал в квадратной комнате с побеленными стенами и цементным полом. В полу было глубокое отверстие для стока. Кен открыл кран шланга, лежавшего возле лошади, чтобы из него все время текла вода, и натянул длинные резиновые перчатки.
— Все готово? — спросил он
Я кивнул. Он сделал первый длинный разрез и принялся внимательно осматривать внутренности. Вскрыв грудную полость, Кен вынул сердце и легкие и перенес их на стол у окна.
— Странно, — произнес он после паузы.
— Что именно?
— Взгляните.
Я подошел к нему и посмотрел туда, куда он указывал, но я не обладал его познаниями, и то, что увидел, показалось мне просто покрытым кровью комом ткани.
— Сердце? — спросил я.
— Да. Посмотрите на эти клапаны… Он умер от болезни, которой у лошадей не бывает. — Кен задумался. — Очень жаль, что мы не могли взять анализ его крови до того, как он издох.
— У Генри Трейса еще один жеребец болен тем же самым, — сказал я. — Можете проверить его кровь.
Он выпрямился и пристально посмотрел на меня.
— Сид, вы бы лучше сказали мне, что происходит.
Мы вышли.
— Их четыре… вернее, было четыре, — начал я рассказ. — По крайней мере, мне известно о четырех. Лучшие экземпляры, фавориты на розыгрыше приза «Две тысячи гиней» и Дерби. Все они были из конюшен одного тренера. Во время последней недели тренировок перед скачками на приз гиней выглядели превосходно. Начинали скачки как несомненные фавориты и терпели полный провал. У них была незначительная вирусная инфекция примерно в это время, но дальше она не развивалась. Впоследствии у каждого были обнаружены шумы в сердце… Началось с Бетезды, она издохла от болезни сердца. Затем этот жеребец — Глинер. Он был фаворитом на приз гиней в прошлом году. У него оказалось действительно серьезное заболевание сердца и к тому же артрит. Еще одни жеребец, который сейчас в конюшне Генри Трейса, — Зингалу начал скачки в отличной форме, а к концу едва держался на ногах от истощения.
— А четвертый?
Я взглянул на небо. Голубое и чистое Я убиваю себя, подумалось мне. Повернулся к нему и сказал:
— Три-Нитро.
— Сид! — Он был потрясен. — Всего девять дней назад.
— Но в чем дело? — спросил я. — Что с ними?
— Мне надо сделать кое-какие анализы, чтобы быть уверенным, — сказал он. — Но симптомы, которые вы описали, типичны, и вид сердечных клапанов не оставляет сомнений. Эта лошадь издохла от эризипелоида[4]. Мы должны сохранить сердце этой лошади в качестве вещественного доказательства. Возьмите, пожалуйста, одни из тех мешочков, — попросил он, — и подержите его открытым. — Он положил в него сердце. — Нам следует, пожалуй, позднее подъехать в исследовательский центр. У меня есть справочные материалы об эризипелоиде у лошадей. Если хотите, можем взглянуть на них.
Он все запаковал, и мы вернулись к Генри Трейсу. Взять кровь у Зингалу? Никаких проблем, сказал он.
Keн взял кровь, и мы поехали ко своими трофеями в исследовательский центр коневодства на Бэрн-роуд.
В своем кабинете Кен вынул мешочек с сердцем Глинера, понес его к раковине, чтобы вымыть оставшуюся в нем кровь.
— Теперь подойдите и посмотрите, — предложил он.
На этот раз я отлично понял, что он имел в виду. По краям всех клапанов были видны мелкие узелковые наросты кремового цвета, напоминавшие крохотные бугорки цветной капусты.
— Эти наросты не позволяют клапанам закрываться, — объяснил он, — и сердце работает так же безупречно, как насос, который дал течь.
— Понятно.
— Я положу cepдце в холодильник, и мы просмотрим ветеринарные журналы — поищем статью, о которой я вам говорил.
Я присел, ожидая, пока он найдет статью. Взглянул на свои пальцы, сжал и разжал их. Немыслимо, чтобы все это происходило на самом деле, подумал я. Прошло всего три дня с тех пор, как я видел Тревора Динсгейта в Честере. «Если вы нарушите обещание, я сделаю то, о чем предупредил».
— Вот, нашел, — воскликнул Кен и начал читать отрывки из статьи, но я вскоре попросил, чтобы он пересказал ее своими словами. Он улыбнулся. — Одно время лошадей использовали для получения вакцины против свиного эризипелоида, им вводили бактерии свиной болезни и ждали, пока у них не выработаются антитела, потом брали кровь и получали сыворотку. Если эту сыворотку ввести здоровым свиньям, у них появляется иммунитет против болезни. Обычная процедура. Но случилось так, что лошади перестали вырабатывать антитела и сами заболели этой болезнью.
— Как это могло произойти?
— В статье не говорится. Вам придется справиться в соответствующей фармацевтической фирме. Здесь она указана — лаборатория «Тайрсон» в Кембридже. Я знаю там одного человека. Если хотите, я попрошу его вас принять.
— Это было так давно.
— Дорогой мой, микробы не умирают. Они могут затаиться, как бомба замедленного действия, ожидая своего часа. Некоторые лаборатории хранят биологические штаммы десятилетиями. — Он снова посмотрел на статью и сказал: — Лучше сами прочтите эти абзацы, — и протянул мне журнал.
Я прочитал: «Спустя 24–48 часов после внутримышечной инъекции чистой культуры начинается воспаление одного или нескольких клапанов. Примерно через десять дней температура становится нормальной, и, если лошадь только ходит или бежит легким галопом, может показаться, что она выздоровела. Шум в сердце по-прежнему присутствует, дыхание лошади затруднено, поэтому ее приходится освобождать от быстрого бега.
В последующие несколько месяцев на сердечных клапанах появляются наросты, так что может развиться артрит в некоторых суставах, особенно ног. Болезнь носит хронический характер и прогрессирует, смерть, как правило, может наступить внезапно в результате напряжения или из-за сильной жары — иногда через несколько лет после первоначальной инъекции».
Я поднял на него глаза.
— Это именно тот случай, не правда ли?
— Прямо в точку.
— Внутримышечная инъекция чистой культуры, — сказал я медленно, — не может быть случайной. Это абсолютно исключено. Джордж Каспар принял в этом году такие меры предосторожности на своих конюшнях — сигнализация, охрана с собаками, — что никто не мог приблизиться к Три-Нитро со шприцем, полным живых микробов.
