Ну что ж, говорю, не буду разубеждать. Однако я не смогу быть до конца откровенным. Почему? Да потому, что мои слова станут известными Карлу, и многих хороших, настоящих людей я приговорю к смертной казни.
Мэри покачала головой. По ее мнению, я все преувеличиваю. Она молча вышла на кухню и зазвенькала посудой. После чего объявила: будем обедать!
Она попросила объяснить — ей не совсем понятно, почему я вынес лампу.
— В ней записывающее устройство.
— Шпиономания какая-то, — усмехнулась она.
— А вы проверьте. Ну, нечаянно уроните, разбейте. На всякий случай и в сумочке своей покопайтесь. А лучше всего покопайтесь в себе. Вы найдете такое, очень важное, на что до сих пор не обращали внимания.
— Давайте договоримся, — попросила она, — Не нужно меня агитировать.
— Нужно. Иначе опять попадете в чернильницу.
Она замерла, в упор посмотрела на меня.
— Не попаду.
Принесла хлеб, наполнила две тарелки супом. Пригласила к столу.
— Ешьте. Вы первый, кто пробует мою стряпню.
Я с удовольствием вычерпал душистый, вкусный бульон с белоснежными дольками картофеля и поблагодарил девушку.
— У вас есть… друзья? — несмело спросила Мэри.
— Есть.
— Не бойтесь, все останется между нами.
Давно мне не было так хорошо. Человек мне верил и я верил человеку.
Я начал рассказ о Робе. О его трудной жизни. О невесте, которая стала женой старика. О его бедных родителях, которые до сих пор стараются помогать сыну. О бесконечных преследованиях. О том, что господин Карл боится этого человека и повсюду ищет его — опаснейшего историка…
О многом мы переговорили. Я даже рассказал о странном карловском глобусе со светящимися точками и продовольственном складе. Мэри была поражена этим почему-то больше всего. Она и не подозревала! Хотя не раз и не два ходила мимо железных ворот в библиотеку…
— Теперь я полностью в ваших руках, — резюмировал я.
Уходил с хорошим настроением. На прощание осмелел и поцеловал девушке руку.
Лампу, естественно, вернул на прежнее место.
Размышляя потом о событиях прошедших дней, удивлялся: полет с Карлом над Землей как бы ушел на задний план; неожиданная прогулка в авто с кинозвездой казалась крохотным пустячком; да и все остальное куда-то исчезло; а вот разговор с Мэри то и дело будоражил, я пытался вспомнить выражение лица девушки и даже интонационный рисунок нашего общения… Не изменится ли поведение девушки после всего, что она узнала?
На другой день, входя в карловскую приемную, прежде всего посмотрел на Мэри. Нет, изменений не находил. Не считать же ее более теплое приветствие признаком грядущих нежелательных перемен! Я и сам стал более внимательным, разве это не естественно после вчерашнего?…
Мэри сказала, что господин Карл не совсем хорошо себя чувствует, он хотел бы поговорить со мной в домашних условиях. Он просил справиться, не стеснит ли меня столь необычная форма приема. Я ответил, что весьма благодарен за высокую честь, и зашагал вслед за девушкой. Спустились на первый этаж, и Мэри шепнула: здесь живет господин Карл. Весь этаж — его, так сказать, квартира. И добавила: вечером она будет ждать меня.
Вслед за Мэри, по сплошным коврам, я медленно, по-кошачьи неслышно двигался по лабиринтам комнат, удивляясь, как ловко девушка находит дорогу. Она, судя по всему, здесь бывает нередко…
Кажется, последняя дверь. Мэри просит подождать и уходит. Возвращается и объявляет: можно!
Я громко произношу установленное приветствие; Карл с досадой поднимает руку: да, да, понятно, только тише… Он в цветастом халате, среди зеркально-коврового великолепия возлежит на диване. Вокруг него подушки, лоб обвязан ослепительно-белым платком.
— Мне бы сейчас лежать, — жалобно говорит он. — Но нельзя. Дела не позволяют. Пожалуйста, Ри, подвиньте стул молодому человеку. — Мэри подносит к дивану мягкий резной стул, и Карл, закрыв глаза, удовлетворенно кивает. — Умница, Ри. Теперь оставь нас. Женщинам не все нужно знать.
Мэри закрыла за собой дверь. Карл шумно вздохнул и пожаловался:
— Не знаю, что делать… Совсем не спал эту ночь. Лезут и лезут кошмары… И все из-за прогулки по небесам. А тебе как спалось?
— Тоже неважно.
— Вот как, — удивился Карл. — Девочка обидела? Вредно, значит, ходить по гостям.
— Ри — удивительный человек, — ответил я честно. — С ней было интересно.
— Не сомневаюсь, — усмехнулся Карл. — Ты, гляжу, не теряешься. То за женой почтенного Крома приударил, то на артистку глаз положил, то мою помощницу обхаживаешь…
— Вы же сами рекомендовали, — напомнил я. — Да и никого не обхаживаю. Мысли о другом… Несчастный Па может умереть…
— Не придумывай. Он в больнице, за ним надлежащий уход.
— Вы же знаете: я был у него. Больных, можно сказать, не кормят!
— Безобразие! О своем клерке, конечно же, я побеспокоюсь.
— Спасибо, господин Карл.
— Ты и сам не забывай. Навещай Па почаще. Все-таки каторжный приятель! — засмеялся Карл. — А за то, что привез Бо, спасибо. Талантам надо помогать. А с девушкой… не балуй! — погрозил он указательным пальцем с огромным перстнем. — Теперь о деле. Не вижу статей о космосе! Обещанного сценария тоже нет! Без нянек не можешь. Ладно, приду в себя, проведем посвящение Чека в клерки — и что-нибудь создадим.
«Посвящение в клерки?… — повторил я про себя. — Что это значит?»
Карл со стоном поднялся, прижал ладонь ко лбу и свободной рукой распахнул расписную инкрустированную конторку. Извлек высокую голубую шкатулку.
— Моя мечта, Чек. Только уже бывшая. Все опротивело, хочется чего-нибудь свеженького, чистого.
Вернувшись на диван, Карл открыл шкатулку и…снова закрыл.
— Нет, погасла мечта. А баловник я был хоть куда. — Он подал мне шкатулку. — Полюбуйся, оцени. Скажи веское слово. Может быть, вдохновлюсь на стихотворение. Впрочем, каждая из них достойна поэмы. Только погасло, погасло…
В шкатулке оказались куколки-голяшки величиной с ладонь. Куколок было не менее сотни, у каждой на спине свой номер. Что бы это значило? Карл с куколками играет?
Увидев мое удивление, Карл покачал головой.
— Торопишься, Чек, никакого прилежания. Возьми-ка одну из них и рассмотри повнимательней.
Я поднял первую попавшуюся куколку, пригляделся и обомлел: как точно переданы человеческие черты, хорошо видна индивидуальность. Лицо будто живое; щеки, нос, глаза — все настоящее, только уменьшенное во много раз.
— Номер три, — вздохнул Карл. — Помню, целую неделю пировал с ней на природе. Тогда и природа была не та, повсюду щебетали птички, порхали бабочки…
