Грибов не участвовал в общих беседах. Он вообще держался отчужденно, сразу после обеда уходил к себе в комнату и весь вечер писал докторскую диссертацию. Но ровно в восемь часов дверь в столовую открывалась и Грибов строго спрашивал:
— Тася, мы сегодня будем заниматься алгеброй?
— Девочка устала, пусть посидит, — отвечал Петр Иванович, всеобщий защитник.
Но Тася, суетливо схватив тетради, исчезала за дверью… С ее уходом сразу становилось тихо и скучновато. Никто не смеялся, не пел, не восторгался и не ахал. И Петр Иванович, скомкав рассказ, говорил, потягиваясь:
— Пожалуй, и я пойду поработаю…
— На боку лежа, — подсказывала Катерина Васильевна.
Петр Иванович, игнорируя нападки, важно удалялся и затворял за собой дверь. Через минуту из спаленки доносился стук сброшенных сапог и скрип кровати.
Виктор и Ковалев переглядывались с улыбкой. Спицына опускала голову.
— Стареет, — говорила она с грустной нежностью. — Подняться на холм — трудно, идти пешком — трудно, сидеть поздно — и то трудно. Дремлет целый день на работе. Статью заказали для «Бюллетеня» — второй год пишет. Поручили составить каталог — и то утомительно, ящики тяжелые. Пришлось самой взяться, кончать за него. А какой герой был! Волгу переплывал… В тайге две тысячи километров проходил за сезон. Все прошло. Теперь живем здесь, как в доме отдыха, пенсии дожидаемся.
«Как в доме отдыха! — думал Виктор. — Для Спицыных это дом отдыха, а для Елены подвижничество».
Вскоре уходила и Спицына. За ней поднимался летчик.
— Завтра полетим? — спрашивал он. — Тогда надо выспаться, пожалуй. Пойду придавлю минуток пятьсот.
Виктор оставался один, задумчиво разглядывал тропические узоры на заиндевевшем окне, и часто… чаще, чем следовало бы, перед ним появлялось смуглое лицо с черными бровями.
Довольна ли ты собой, Елена? Уютно ли тебе в увешанной расписными тарелками квартире Тартакова? Спокойна ли твоя совесть, когда в комоде ты натыкаешься на заброшенный диплом геолога–разведчика? И вспоминаешь ли ты человека, который думает о тебе на Камчатке?
9
Какая ты, Елена? Плохая или хорошая?
Ночь. Полутьма. Движок выключен, на столе — неяркая керосиновая лампа. Потрескивают догорающие угли в печке, скрипят половицы, трещит фитиль. Ночные звуки приглушены и разрознены, между ними длинные паузы. Вздыхает во сне Ковалев, скрежещет зубами и бормочет что–то. Хорошо, что спит, а то спросил бы: кому Виктор пишет и зачем? В тиши мыслям просторно. Перо так и несется, как будто на бумаге хочет пройти десять тысяч километров — от Камчатки до адресата,
«Какая же ты, Елена? Хорошая или плохая?
Ты отвернулась от меня, но это еще не основание для того, чтобы сердиться. В институте было три сотни девушек, все они выбрали не меня. Я ведь не самый лучший… И я хочу забыть о своей обиде, о себе, поглядеть на тебя со стороны.
Я вспоминаю тебя на практике в пустыне. Помнишь, мы шли по песку и по голым камням, не было воды, все изнывали от усталости и жажды, все хотели пить, у всех болели плечи и ноги. Но только ты одна ворчала, жаловалась, требовала сбавить темп, уверяла, что к тебе придираются. И Сошин сказал однажды: «Я вас отправлю в город с первым же вертолетом. Мне не нужны помощники, которые падают духом при первой трудности». Было это?
Было. И тогда же ты сказала: «Юрий Сергеевич, испытайте меня. Дайте мне самое трудное задание». И в той же экспедиции два месяца спустя ты работала за счет своего отпуска, за счет отдыха, только чтобы увидеть результат. Ты была слабой и сильной в одной и. той же экспедиции. Какая же ты на самом деле — хорошая или плохая?
Я вспоминаю тебя в институте… В научном студенческом обществе ты делаешь доклад «Геология Тихого океана». Эта тема обширна, как океан, она связана с происхождением Земли, с астрономией, философией, с любым разделом геологии. Материала слишком много для студента, а для Тихого океана ничтожно мало — сплошные вопросы и загадки, сплошные белые пятна. Можно было бы ограничиться пересказом, статей, но ты сумела связать их, объединить, проложить мостики через белые пятна… Тебя поздравляли после доклада, тебе жали руку декан и профессор, автор учебника океанологии. Отрывок из твоего доклада был напечатан в «Университетском вестнике». И ты сказала мне тогда: «Витя, я обязательно поеду на Тихий океан. Сошин говорил, что подземный рентген можно превратить в подводный. Изучить океаны геологически! На это жизнь положить не жалко».
А потом ты стояла передо мной унылая, усталая, даже некрасивая и сбивчиво твердила что–то о платьях, портнихах и мягкой мебели, о том, что ты нежная и слабая.
Слабая! Едва ли ты была слабой, Елена. Слабая девушка не попросит в пустыне самое трудное задание, слабая студентка не сделает доклад, достойный печати. Нет, ты была сильной. Ты всеми нами командовала; и от нас и от себя добивалась всего, что хотела… Почему же под конец ты решила добиваться покоя? Почему ты сменила Тихий океан на тихую пристань с Тартаковым? Это было странно и неожиданно…»
Так ли неожиданно? Виктор откладывает перо. Ему вспоминается студенческий бал–маскарад, Он возлагал на этот вечер большие надежды — думал, что в маске легче говорить о чувствах. Елена была в костюме цыганки, с цветными лентами и монетками в косах. Виктор узнал ее без труда. Но Елена танцевала с Тартаковым. Час спустя Виктор видел их в буфете, Тартаков угощал Елену пирожными. Еще позже, набравшись храбрости, Виктор подошел к ним в коридоре. Елена опять была с Тартаковым. Разговор шел о скульптуре Эрзя. «В его работах я слышу голос леса, — говорил Тартаков, — в них шепот листьев, сонное журчанье ручья. Это былины, воплощенные в дереве…»
Виктору эти слова показались надуманными и напыщенными. Но он не видел работ Эрзя и не мог поддержать разговор.
Бал затянулся. Во втором часу ночи Елена спохватилась:
— Мама, наверно, беспокоится… Что же делать? Звонить уже поздно. Телефон у соседей — нельзя их будить. И как я доберусь? Метро закрыто.
Виктор предложил проводить девушку до дому. Елена жила в Измайлове, на противоположном конце города. Наконец–то они будут одни! Ночной поход напомнит Елене экспедицию…
Но Елена танцевала весь вечер, и пешеходная прогулка совсем не привлекала ее. И опять вмешался Тартаков. Он добыл где–то машину, обещал щедро заплатить шоферу, сам сел рядом с ним, Елену и еще двух девушек любезно усадил сзади, пригласил и Виктора.
Виктор резко отказался, и Тартаков проговорил медоточивым голосом:
— Не дуйтесь, молодой человек. Надо уметь жить и уметь ухаживать.
А Виктор не умел жить по–тартаковски. Он получал стипендию, обедал в студенческой столовой и не мог катать Елену на машине.
