— А надо?
— Что — надо?
— Да просперити это самое.
— Ну вот, пожалуйста! — Александр Иванович снова развел руками: толкуй, мол, с ним, — и отошел.
— В детстве и юности, — задумчиво молвил Пец, — мне немало крови попортила моя фамилия, которая, как вы могли заметить, ассоциируется с популярным в южных городах еврейским ругательством…
— А, в самом деле! — оживился Корнев. — То-то она мне сразу показалась какой-то знакомой.
— …А я мальчишкой и жил в таком городе. Да и позже — вот даже жена моя Юлия Алексеевна застеснялась перейти на нее, осталась на своей. Хотя, между нами говоря, Шморгун — тоже не бог весть что… И вот я мечтал: ну, погодите, вы все, которые не Пецы! Я вырасту большим и вас превзойду.
— Ну?
— Все.
— Назидаете? — Корнев забрал нос в ладонь. — Вместо того, чтобы прийти ко взаимопониманию со своим главным инженером, так вы ему басенку из своего детства с моралью в подтексте? Я о том, что нам это ничего не составляет, а для дела польза. И ученым так можно потрафлять: кому диссертацию надо скорее написать, кому опыт или расчет в темпе для заявки, для закрепления приоритета — пажал-те к нам на высокие уровни. Мы же станем отцами-благодетелями ученого мира, вся их взмыленная гонка будет работать на нас!
Пец с удовольствием смотрел на него, улыбался.
— Ну вот, он улыбается с оттенком превосходства! Нет, я вас, Валерьян Вениаминович, до сих пор не пойму: то ли вы действительно гений и обретаетесь на высотах мысли, мне, серому, недоступных, — то ли у вас просто унылый коровий рассудок? Такой, знаете, жвачный: чав-чав…
Это было сказано не без расчета завести Пеца. Но тот только рассмеялся, откинув голову:
— А может, и вправду такой!.. Хорошо, Саша, насчет доклада вы меня убедили. Подпустим.
…И они говорили обо всем — то всерьез, то подтрунивая друг над другом; оба ценили остроумие — вино на пиру разумной жизни. В кабинет заглядывала Нюся, делала озабоченное лицо: в приемной накопились ходоки и бумаги. Но директор или главный инженер взмахом руки отсылали ее обратно. Время от времени призывно вспыхивал экран инвертера — и снова то Пец, то Корнев, кому было ближе, отключали его.
Деловые темы мало-помалу исчерпались, разговор как-то нечаянно снова свернул к фамилиям. «Но между прочим, Валерьян Вениаминович, — сказал Корнев, — так и вышло: вы выросли и превзошли не-Пецев. Так что мораль не совсем та… И, кстати, это типично». — «Что типично?» — не понял Пец. «А это самое. Вы замечали, что на досках почета процент гадких, неблагоуханных фамилий явно превосходит долю таких фамилий в жизни?» — «М-м… нет». — «Ну! Глядишь на иную доску и думаешь: если бы какой-то писатель в своей книге наградил передовиков такими фамилиями, его бы в два счета обвинили в очернении действительности. И тебе Пузичко, и Жаба, и Гнилозуб рядом с Гнилосыром, и Лопух, и Верблюд, и Вышкварок… глаза разбегаются. Так что это общий стимул, Валерьян Вениаминович, не только у вас: доказать всяким там не-Жабам, не-Пецам, не-Лопухам, что они — ого-го!..» — «Хм, вполне возможно», — благодушно кивнул директор. «Поэтому надо считать несомненным благом для науки, что судьба одарила вас такой фамилией. А то, глядишь, и не имели бы мы до сих пор теории неоднородного пространства-времени».
— Ну уж прямо и не имели бы!.. — растерянно сказал Валерьян Вениаминович, поняв, что попал впросак. Настроился было на ответную шпильку, но — взглянул на довольное лицо Корнева, спохватился. — Александр Иванович, а вам не кажется, что мы сейчас бессовестно треплемся? Будто и не на работе.
— Мне это давно кажется, Валерьян Вениаминович, — со вздохом ответил тот, слезая со стола, — только не хотелось кончать. Ну, да вы правы.
Он ушел. Валерьян Вениаминович несколько минут сидел, покачивая левой ногой, закинутой на правую, покойно улыбался и ни о чем не думал. Ему было хорошо.
Вопреки опасениям (или надеждам?., скажем так: полунадеждам, полуопасениям) Валерьяна Вениаминовича ничего из ряда вон выходящего в этот день в Шаре более не случилось — ни в части идей-замыслов-проектов, ни в части трудовых свершений, ни даже происшествий. Не случилось по самой прозаической причине: вскоре после полудня (по земному времени) общий порыв действий, забрасывавший людей, приборы, машины и материалы на верхотуру, начал иссякать.
Первыми опустели самые высокие, «подкрышные» уровни: где из-за перебоев с материалами (даже с водой, которую не так-то просто гнать на полкилометра ввысь без накопительных резервуаров), где из-за усталости работников. Затем замерли работы на кольце-лифте… И так этаж за этажом, уровень за уровнем гасли в сумерках Шара окна в лабораториях, мастерских, залах, осветительные трубки и прожекторы на площадках. Люди сдавали на проходной свои ЧЛВ, доставали из карманов остановившиеся часы, заводили их, ставили стрелки на обычное время — и выходили в апрельский слепяще-яркий день.
Земля брала свое.
Только в зоне работа продолжалась вечером и ночью при свете иллюминационных мачт, да по спирали мотались машины, доставляли на перевалочные площадки повыше всякие грузы — на завтра.
Историю возникновения и исполнения договора № 455, который вошел в анналы Шара под названием «Великий поросячий контракт», Корнев изложил на очередном НТСе, научно-техническом совещании следующим утром 7 апреля. Александр Иванович питал слабость к тому, чтобы живописать сообщения, — но здесь ему не пришлось и стараться.
…Отдел освоения, где возник и внедрился в жизнь Шара этот замечательный контракт, имел обязанностью занимать вновь отстроенные помещения башни какими-нибудь пробными, как правило, непродолжительными делами — с непременной загрузкой электрической сети, водопровода, канализации, вентиляции, внутренних (но не внешних!) грузовых путей. Это делалось, чтобы новые участки вживились в напряженно действующий цельный организм башни, и координатор далее учитывал их существование. Обычно освоители организовывали на новых пространствах бытовки, перемещали туда раздаточные инструментов и приборов, службы оперативного ремонта — и все получалось мило.
Но старший инженер этого отдела Вася Шпортько был сыном председателя колхоза «Заря» Давыда Никитича Шпортько и часто навещал родителя. В одну такую встречу в марте отец поделился с сыном заботой: горит колхоз с мясопоставками, с прошлого года должны, а сдать нечего. Пьяница-зоотехник запустил ферму, поморил свиней, а те, что остались, такие — хоть зайцев ими гоняй.
