Он производил приятное впечатление на любого собеседника. Людей он располагал к себе внешностью светского льва, умением мягко говорить глубоким голосом, используя старорежимные словечки, своими манерами и эрудицией, способностью рассуждать на любую тему, сделать любой даме комплимент, рассказать анекдот, который в устах любого другого прозвучал бы пошло. После недолгой беседы с ним складывалось впечатление, что вы его хорошо знаете, что вы обязательно постараетесь с ним встретиться вновь, чтобы рассказать ему все, о чем он попросит. Любопытно, но на мужчин он производил точно такое же благоприятное впечатление, как и на падких до светских львов женщин. Единственно, кто не переносил его — голубые. Они терпеть его не могли. Гарлина можно было использовать как своеобразный индикатор — ему хамили лишь представители сексуального меньшинства мужской половины общества.
— Вот здесь притормози, — попросил он Сергея, молча осмотрел блудных детей из Москвы и полез из машины.
— Куда мы? — спросила Ализа, предчувствуя неладное.
Они прошли пешком пару кварталов, повернули за угол и остановились. В ста метрах от угла, на противоположной стороне улицы, когда-то располагался Центр «Дубравник». Сейчас он больше напоминал братскую могилу. Несколько десятков специалистов из МЧС, пожарные, милиция, просто гражданские — разбирали кирпичи, вытаскивали останки. Пешеходная улица, на которой находился Центр, была покрыта тонким слоем пыли, кирпичная крошка хрустела под ногами.
— Три часа назад здесь прогремел взрыв, — сообщил Гарлин. — Мысли по этому поводу завтра в девять у меня.
— Он убил ее, — прошипела Ализа.
— Официальная причина взрыва — утечка газа, — сообщил Гарлин.
— Скорее всего, ее там не было, — уверенно сказал Игорь.
— Утечки? — удивился Гарлин.
— Нет. Анны, — ответил Игорь.
— Откуда ты знаешь? — Ализе была небезразлична судьба Анны. — Ты можешь нам хоть что-то рассказать?!
— Завтра в девять, — упрямо повторил Игорь, развернулся, быстрым шагом миновал «форд», прошел еще метров пятьдесят, остановил частника и был таков.
— Он что-то знает, — заключила Ализа.
— Он много чего знает, — согласился Гарлин, — и завтра нам кое-что расскажет, если мы не станем на него давить.
— А где груз? — спросил Сергей.
— В подвале аптечного магазина возле Финляндского вокзала. Одна машина слежения застряла вместе с вами. Но другая, километров за сто до города, на всякий случай ушла вперед и перехватила их возле Шушар. Так что товар под прицелом.
9 апреля, 04:00
И опять сны заменяли Ализе жизнь. А этот сон был из разряда вещих…
..Ализе десять-двенадцать, она в гримерной детского театра, готовится выйти на сцену. Выглядывает из-за занавеса, ищет глазами родителей. Зал полон — много детей и взрослых. Неожиданно взрослые становятся очень серьезными и начинают один за другим выходить из небольшого зала. Вскоре с детьми остается лишь балетмейстер. Дети опечалены, они начинают сыпать вопросами: «Где наши папы и мамы?» — «Мы начнем спектакль без них». — «Что случилось?» — «Всех взрослых вызвали на полигон». Дети вскакивают и бросаются к дверям. Балетмейстер не пытается их остановить. Он садится на край сцены. Дети всей толпой наваливаются на дверь, но открыть ее не могут. Издалека надвигается гул, перерастая в дикий рев, а затем в дверь с пылью и огнем врывается ураган…
9 апреля, 9:15
Слово «смерть» всегда начинало щекотать в носу, а запах формалина или чего-нибудь похожего неизменно ассоциировался с растерзанной или изуродованной плотью.
Ализа за семь лет работы с «тварями» так и не привыкла к гнусному запаху прозекторской. Работать с «тварями» она научилась, даже научилась подыгрывать и подпевать им, заранее зная, с кем имеет дело — с мошенником или мокрушником. Главное — она научилась уничтожать «тварей». Да, она считала, что всегда точно знает, с кем имеет дело, — кто просто кидала, а кто «тварь». Ализа настолько глубоко научилась погружаться в работу, в чем помогал весь ее семилетний опыт «хамелеона», что попадала в каждую новую передрягу другим человеком. И никогда не повторяла себя после уничтожения «твари». Она тут же меняла внешность и манеры. И лишь стопроцентно уверенная в том, что дело пустое, принимала внешность Джоан или рыжей стервы. Во всех остальных ситуациях она могла быть кем угодно начиная от кинозвезды и заканчивая беззубой старухой.
И сегодня утром резкий запах формалина ударил в нос. Захотелось сбросить одежду и встать под душ. Гарлин переменил решение и пригласил их к девяти не в кабинет, а сюда… в полуподвальное помещение с искусственным освещением, где все пропахло формалином и смертью. И серые стены, и столы с прикрытыми простыней телами, и подносы, на которые складывают внутренности, чтобы пересчитать или взвесить. Запах формалина, а не крепкого мужского одеколона, который неизменно нравился Ализе, сегодня источал даже полковник.
Два патологоанатома склонились над одним из столов у дальней стены.
— Тебе надо самой посмотреть, — сказал Гарлин.
— Зачем? — переспросила Ализа, держась за косяк. Игорь и Сергей уже стояли возле стола и о чем-то расспрашивали врачей. — Я много чего…
— Не сомневаюсь, — тихо, но настойчиво говорил Гарлин. Надо посмотреть, чтобы решить для себя самой, ввязываться в игру или нет.
— А я разве когда-нибудь отказывалась? — ответила Ализа.
— До сегодняшнего утра — нет, — подтвердил шеф. — Но и ты не каменная и не железная. Если скажешь «нет», я тебя пойму и выведу из игры. Кстати, как и любого из них, — он имел в виду Игоря и Сергея. — Но они, судя по всему, уже согласны продолжить.
— Хорошо, пошли, — сквозь зубы процедила Ализа и пошла впереди Гарлина.
Тот остановил ее за локоть, переспросив:
— Ты все же хочешь посмотреть?
Вопрос был неуместен, а главное нехарактерен для манеры Гарлина вести разговор, так что Ализа резко развернулась и едва не ответила грубой тирадой. Но морг являлся неподходящим местом для грубых слов. Даже просто для громко сказанных слов. Хотя уважительное отношение к покойникам быстро перерастало у людей в равнодушие, часто сравнимое лишь с неприкрытым безразличием.
Пару раз Ализа видела, как студенты-медики спокойно жевали в морге бутерброды и хихикали о чем-то своем. Она так не могла. Возможно потому, что «девственности» восприятия смерти следовало лишиться десять лет назад. А теперь она уже для этого стара…
Девушке было лет девятнадцать-двадцать. Простынка была сдвинута до бедер. От левого плеча к правому бедру тянулось шесть глубоких ран в сантиметр шириной и в сантиметр глубиной. Даже из-за них она могла потерять крови столько, чтобы лишиться жизни. Полосы не были порезами или рваными ранами. Они были сделаны каким-то предметом, который извлек из тела длинные треугольные полоски плоти.
