«С этим посложнее будет», – сообразил Лерой, хотя совсем недавно именно Ляхов поражал его некоей «сверхчеловечностью». Или, может быть, даже «надчеловечностью». В сравнении с большинством известных Лютенсу людей.
– Будем знакомы, мистер Лютенс, – слегка улыбнулся уголками рта новый куратор. – Пока вы «за рубежом», ваш русский псевдоним вспоминать не будем. Меня Александр Иванович зовут. О вас я всё, на первый случай нужное, знаю. Дальше будем взаимно углублять свои отношения. Воинское звание моё – генерал-лейтенант, в разное время руководил самыми разнообразными ведомствами, имеющими отношение к «чтению в сердцах», как выражался Салтыков-Щедрин. Так что поймём друг друга, я надеюсь. Люди считают, что работать со мной легко и приятно… – При этих словах он снова улыбнулся, до крайности располагающе. И улыбка была на самом деле человеческая, ничуть не похожая на те, что по пятнадцать раз в минуту расточали друг другу сам Лютенс, его начальники, подчинённые и даже любовницы.
«Ох и непрост господин генерал-лейтенант, ох и непрост, – подумал Лерой, – но я явно перешёл на другой уровень. Взвешен и признан достигшим нужной весовой категории…»[84]
– Так что там у тебя? – Лютенс ещё не привык к манере Шульгина переходить с «вы» на «ты» и обратно в ходе разговора с одним и тем же человеком, в зависимости от темы, эмоционального настроя и того, как он в каждую текущую минуту своего партнёра позиционировал. Кроме того, такая методика очень способствовала дезориентации собеседника и поддержания в нём нужного уровня тревожности, если он был достаточно умён и чувствителен. А также заставляла всё время думать не только о главной теме разговора, но и о том, каким образом коррелируются его слова с этими «ты» и «вы».
Лютенс повторил свою идею, уже превратившуюся в руководящее указание сверху. Как это обычно и бывает.
– Что ж, это всегда полезно, с народом пообщаться верховному правителю. Особенно так, как с ним давно никто не разговаривал. Или вообще никогда. Мне говорили, ты парень эрудированный. Историю знаешь. Помнишь сталинское «Братья и сёстры! К вам обращаюсь я, друзья мои!»?
– Не то чтобы помню, но читал, – осторожно ответил Лерой.
– Это хорошо. Вот и вам, для эффекта, что-нибудь столь же нестандартное и запоминающееся сейчас подошло бы. Это, знаешь ли, очень важно – с чем очередной правитель в историю входит…
– Очередной? – не понял Лютенс.
– Именно. Кто его знает, вдруг именно с этой речи начнётся новая эпоха во главе с новым принципалом[85]. – Шульгин снова улыбнулся. – Что бы тебе такое… соразмерное подсказать?
Шульгин сделал вид, что задумался, хотя на самом деле занятие это было ему несвойственно – решения и ответы на самые замысловатые вопросы приходили к нему мгновенно, часто раньше, чем собеседник успевал закончить фразу. За эту способность, кстати, его в своё время пригласил в аспирантуру славившийся своей проницательностью и одновременно авторитарностью профессор, автор нескольких монографий, изданных под грифом «ДСП», а то и «Секретно».
«Столь редкая способность свидетельствует не только о быстром и правильном способе мышления, но и о непробиваемой уверенности в себе. Если он ещё студентом не давал договорить профессору и моментами ставил того в тупик, подобно Сократу, то я с ним сработаюсь. В рот мне пусть стоматолог заглядывает…» Примерно так будущий научный руководитель и покровитель ответил директору и парторгу института, когда те усомнились в возможности и необходимости зачислять в «закрытую» аспирантуру ничем не примечательного врача со стажем «не по профилю», имевшего две тройки во вкладыше к диплому и известного «не слишком восторженным» образом мыслей.
– Как насчёт чего-то вроде Первой речи Цицерона против Катилины?[86] Помнишь его или вы в неизмеримой гордыне своей вообразили, что классическое образование уже не нужно в век богомерзких гаджетов и «позитивных знаний»?
Шульгин как бы невзначай сбился на стилистику сенатора, оглашавшего звуками своей «золотой латыни» своды римского Форума (или тот заседал под открытым небом?) две с лишним тысячи лет назад.
– Да кое-что помню, – смутился Лютенс. – «Доколе же, Катилина, будешь злоупотреблять нашим терпением?» И вы думаете, что сегодня это до кого-то дойдёт?
– А дальше не помнишь?
Лерой виновато развёл руками.
– Тогда что же берешься рассуждать? Как вчера ведь написано! Стиль каков! А напор?! Люди будут слушать и плакать. Только имён никаких не называть, подсократить кое-что, осовременить слегка. Нет, ты представь – весь мир, затаив дыхание, будет слушать, поражённый тем, что довольно-таки затруханный, пардон, функционер вдруг явил миру лицо не мальчика, но мужа!
Шульгин немедленно преобразился, словно вспомнив годы, когда ему доводилось, пусть и с крошечными ролями, выходить на сцену Вахтанговского театра. Глаза загорелись, и голос зазвенел, имитируя на русском звучание «золотой латыни». Начал, словно бы по памяти, цитировать наиболее ударные пассажи и периоды:
«Доколе же ты, Катилина, будешь злоупотреблять нашим терпением? Как долго ещё ты, в своём бешенстве, будешь издеваться над нами? До каких пределов ты будешь кичиться своей дерзостью, не знающей узды?»
«О, времена! О, нравы! Сенат все понимает, консул видит, а этот человек всё ещё жив?»
«Ведь высокочтимый муж, верховный понтифик Публий Сципион, будучи частным лицом, убил Тиберия Гракха, пытавшегося произвести лишь незначительные изменения в государственном строе, а Катилину, страстно стремящегося резнёй и поджогами весь мир превратить в пустыню, мы, консулы, будем терпеть?»
«О, бессмертные боги! В какой стране мы находимся? Что за государство у нас? В каком городе мы живём? Здесь, здесь, среди нас, отцы-сенаторы, в этом священнейшем и достойнейшем собрании, равного которому в мире нет, находятся люди, помышляющие о нашей всеобщей гибели, об уничтожении этого вот города, более того, об уничтожении всего мира!»
– Как звучит! Главное – актуальненько так. В общем, открой Интернет, скачай первоисточник – и вперёд! Позаимствуй всё, что вписывается. Главное – тональность, методику убеждения сохрани. Массы от этого отвыкли, потому и сработает… Не к Сенату обращайся, ко всему народу, и вместо Катилины держи перед глазами собирательный образ наиболее отвратных вам с президентом персон. Обвиняй, в чём хочешь, всё равно доказательства предъявлять не потребуется. Как в Ираке: Саддама повесили, и концы в воду… Было у него бактериологическое оружие, не было – кому теперь интересно?
