Мечты, мечты… Тогда я много мечтал. Уже почти разучившись это делать, вдруг снова почувствовал в себе столько сил, что, казалось, мог все. Мечтал о том, как буду жить с ними вместе, помогать, лечить от болезней, учить и постепенно передавать им все свои знания, знания планеты Синты. Это было бы лучшим памятником погибшим. Это могло бы хоть как-то оправдать, нет, не оправдать, а сделать менее нелепой их смерть… А главное, это наполнило бы смыслом мое существование здесь! Но все получилось иначе. Пока я мечтал и придумывал различные планы, пока я надеялся, решался и отступал, уговаривая себя не торопиться, прошло несколько лет. Доя них, живущих совсем чуть-чуть, даже достаточно много лет. А для меня они пролетели незаметно. Ведь я жил вместе с ними. Пусть невидимый, пусть пока еще никому не знакомый, но уже не один. Я видел, как они строили свои дома, ходили на охоту, разводили животных и сажали растения. Я видел, как рождались их дети, и вместе со всеми радовался их здоровью. Я даже выучил их язык, что было совсем не сложно. Я их всех знал по именам и мог узнавать в лицо. Я радовался их трудолюбию и гордости, я видел, как с них постепенно спадает шелуха забитости и страха, как веселеют их лица, как распрямляются спины и наполняются счастьем глаза…
А потом все кончилось. Их посетила смерть. И коснулась она самого смелого, самого лучшего из них. Того, кто провел через горы и поселил здесь. Всякая смерть нелепа, но иногда она принимает такие обличья, что кажется нелепее стократ. Эта смерть приняла обличье падающего дерева. Старого, сухого дерева, стоявшего много лет и упавшего именно тогда, когда он проходил рядом. Когда его вытащили, он был еще жив. И мог бы жить долго, если бы я успел. Но я не успел. Когда я прилетел и приземлился рядом, распугав всех, уже было поздно. Было поздно, когда я еще только подлетал, и я знал это, но не прилететь не мог. И не потому, что надеялся, хотя и это тоже было, а потому, что всякая боль требует действий, как бы бесплодны они ни были. Она требует помощи. И не оказать эту помощь — самое страшное преступление по законам Синты. Преступление, которое я никогда не смогу совершить, хотя и знаю, что моя помощь никому не нужна. Даже наоборот. Этой помощи все боятся, а меня ненавидят. С тех самых пор. Теперь они думают, что их убиваю я, а не старость, раны и болезни. Теперь здесь все пропиталось ненавистью. Я ее чувствую везде, в каждом камне, дереве, в каждом человеке. Ненависть и страх, страх и ненависть…
Ну почему на этой планете все так устроено! Почему добро здесь оборачивается злом? Добро начинает убивать! Какое-то безумие, творимое с моей помощью и при моем участии! Разве это мало — потерять друзей, дом, потерять все? Неужели этого мало? Зачем надо еще поместить сюда, в этот огороженный скалами склеп, наполненный сгорбленными подобиями разумных, наполовину убитых собственным страхом и убивающим ради него других?! А они убивают. Я это знаю. Они убили всех вылеченных мною детей, потому что боялись их, еще толком не познавших страх, боялись их странности, боялись того, что они остались живы после встречи со мной. Эти дети нарушали их чудовищную картину мира, где все перевернуто, все поменялось местами, все обезображено невежеством. Они убивали их только за то, что их не убил я! Они переносили на них свой страх передо мной и, не в силах уничтожить меня, уничтожали их, уничтожали то, что я для них сделал. Уничтожали мои руки, которые я пытался к ним протянуть…
Иногда мне кажется, что я их тоже начинаю ненавидеть. За их забитость, покорность. За их страх… И бояться. Ведь это же так просто — поверить в лучшее, а не в худшее. Понять простое, вместо того чтобы громоздить сложности — одну ужаснее другой. А они не могут. Они все переворачивают так, чтобы им же было хуже. Отказываются от счастья ради несчастья, от ума ради глупости, от жизни ради смерти. Зачем им это надо?! И неужели они все такие? Неужели и там, за горами, и на других материках они все поступают так же? Ведь это страшно! Именно это страшнее всего — шарахаться от всего доброго только ради того, чтобы сохранить свой взгляд на мир как скопище зла… Нет, наверное, я не прав. Несправедлив. Просто это случайность. Страшная, нелепая случайность. Я же помню их довольными и счастливыми. И не их вина в том, что это кончилось. И не моя. Вот только чья же тогда?…
Нет, не могу. Каждый день думать об одном и том же, зная, что выхода нет. Заранее знать, что ничего придумать невозможно, и все равно думать, думать, думать… Неужели это никогда не кончится? У них же есть луки и копья. Так что им мешает на меня напасть? Сопротивляться я бы не стал.
Вот, опять. Опять кто-то у них заболел. Как мне иногда хочется расколотить этот лечебник. И зачем я когда-то настроил его на людей? Если бы я знал, к чему это приведет…
Надо лететь. Может, тем мы и отличаемся от животных, что не умеем сидеть сложа руки, если кому-то другому плохо. Даже если заранее известно, что ничем помочь нельзя. Что будет еще хуже… Но чем же тогда отличаются от животных они? Нехорошо! Нехорошо так думать… И зачем только нас приучили не проходить мимо чужой боли! Как тогда все было бы проще. Но… нельзя. Не умею. И как научиться — не знаю. Да и можно ли этому научиться? Нет, в это только можно превратиться. И стать настоящим чудовищем. А я не чудовище. Пока не чудовище. И единственное, что еще в моих силах, — не становиться им. Оставаться хотя бы мнимым. Хотя им от этого и не легче… Да, жалкая роль, но остальные уже разобраны. Остается быть последовательным
хоть в этой…
* * *
Ну что же ты медлишь? Ну, выходи! Сколько можно ждать!? Спокойно, Филл, спокойно. Неужели ты трусишь? А? Ты, сваливший Бешеного Ли? Подстреливший в чистом поле братьев Гуспов? Нет, ты пошутил. Только ты мог так пошутить. Если бы так пошутил кто-нибудь другой, он бы давно уже валялся с пробитой башкой. А так ты знаешь, что сам в себя палить не будешь. Вот и пошутил… Хотя есть чего испугаться. Теперь я понимаю этих туземцев. Сначала думал, что врут, что все им почудилось; ну есть какой-нибудь зверь, но сколько я их уже уложил из своей пушки. Не сосчитать. И ни одного промаха. А пуля — она любого зверя остановит. Главное, вовремя ее послать. И поточнее. А остальное ерунда. В крайнем случае, можно добавить вторую. Так что все нормально. Все путем. Пусть только выйдет из этого… черт его знает, что это такое. Никогда не видел. Не мудрено, что они так дрейфят… Ну ничего. Тем лучше. Больше будут меня уважать… Конечно, и так бы уважали. Куда им. Одни луки, да и те поднять боятся. Но теперь они будут уважать еще больше. Так бы их пришлось пугануть. А я этого не люблю. Стрелять без дела при моей-то квалификации и припасах… Несерьезно. А так я еще и благодетелем стану. Да что там благодетелем — они молиться на меня будут… Ха! Бог Филл! Умора. Сказать бы ребятам — не поверили. А ведь так оно и будет. Они этого урода так боятся, что на руках меня носить станут, если я их от него избавлю. Они меня всю жизнь кормить и поить будут. И баб давать, какую захочу. А бабы здесь ничего. Заморенные какие-то, но ничего. Хотя заморенные у них здесь все. Мужики тоже. Ходят, как пришибленные, и под нос себе говорят на какой-то тарабарщине. Многих туземцев видел, но с такими еще не встречался, На здешних они совсем не похожи. Хотя мне-то один хрен. Язык я их учить все равно не буду, еще чего — мозги ломать, пусть сами меня понимать учатся… И вообще, на все, что у них тут было, мне плевать, у них теперь новая жизнь начнется — для меня. Только бы вот эту образину шлепнуть, и все. И спокойная старость у меня в кармане. Да такая, что никому и не снилась. Любое мое желание выполнять будут. И пискнуть не посмеют. Бояться будут. Уважать. Любить…
