– Простым глазом с Земли посмотришь или с «Грифа» во время наружных работ, а здесь – только так…
Стерляжий зевнул.
– Устал? – спросил я его.
– Есть такое дело…
– Я тут ни при чем, – напомнил я.
– Знаю. А морду тебе набить все равно хочется.
– Между прочим, взаимно…
Он поперхнулся на очередном зевке.
– Мне-то за что?
– За порчу имущества, находящегося во временном пользовании у другого лица, – объявил я. – Мое тело, что, не мое имущество?
– А-а, – сказал он и, душераздирающе хрустнув челюстью, довел зевок до конца. – Ну да, твое, твое… Оно при тебе. Чем ты недоволен?
– А Грыжа?
– Нет у тебя грыжи, доктор смотрел… А если ты о планете Клондайк, то можешь гордиться: ничего особенного она с тобой не сделала. С другими бывает хуже, очень даже хуже. Тот старатель, которого ты на себе вытащил…
– Ты и об этом знаешь? – перебил я.
– Доложили. Так вот, он до сих пор в госпитале. Тепловой удар – тьфу, там еще и смещение позвонков, и с требухой не все в порядке. Больше ему по Клондайку не гулять – я вообще удивляюсь, как его медицина пропустила…
– Если бы только медицина…
Стерляжий покосился на меня.
– Да, если бы только… Не трудись, мне и об этом доложили.
– Я и не собирался трудиться…
– Твое дело. Но вот что: будь он даже здоров и могуч, как бульдозер, Клондайка ему больше не видать, а о Корпорации он ничего толком не знает и не интересен даже ФСБ. Так что его память при нем останется, пусть с ней и живет.
Я помолчал, обдумывая его слова. Да, пожалуй, Стерляжий был прав, хотя я на его месте обязательно настоял бы, чтобы Витьку сделали инъекцию и стерли память по второму варианту. Из милосердия. Жить и помнить, всегда помнить, что однажды ты был ПРИЧАСТЕН, но упустил по глупости свой шанс – слишком мучительно. Невозможно даже продать сведения – и мало их, и не найдется покупателя на шизоидный бред. Остается только спиться и, заедая плавленым сырком стакан вонючей водки, бия себя в грудь, рассказывать собутыльникам о волшебной планете Клондайк, где самородков как грязи, и о лунной станции, и о космическом лифте… пока юродивому дурачку не дадут в лоб, чтоб не врал.
Ужасно. Чудовищно. Желал бы я мести – ничего жесточе не придумал бы.
– Что молчишь? – спросил Стерляжий. – Этот твой знакомец, Хлюстиков, многих на уши поставил, аж до меня достучался, хотя обычно я со старателями дел не имею, и подробно изложил, какой ты геройский парень… то есть не ты, а Берш. А правда Берш хороший парень?
– О покойниках либо хорошо, либо ничего, – сухо ответил я.
– Хороший, – убежденно сказал Стерляжий. – Очень хороший, очень правильный. Лучше тебя, уж извини. Жаль только, что он работал против Корпорации и переубеждать его было бессмысленно… – Вадим Вадимович вздохнул.
– А надо было работать на Корпорацию?
– Работать надо на себя, а не на дядю. Кто не умеет работать на свой успех, тот будет работать на успех других. Или, чего доброго, начнет бороться за светлые идеалы, что в конце концов сведется к тому же. Корпорация, между прочим, состоит из людей, и каждый из них работает на себя, а все вместе – на Будущее. Как задумано, так и осуществлено. Берш не хотел это понять, а то бы мы его точно перевербовали…
– Подправили бы чуть-чуть ментоматрицу, – со злостью предложил я. – Программа-реморализатор. Сидишь, попиваешь пивко, а между делом скармливаешь ей диск за диском, задаешь параметры…
– Думаешь, это так просто? Не умеем.
– Научитесь! – рявкнул я.
– Мы? Они научатся раньше, – Стерляжий подчеркнул слово «они», – а мы украдем, как обычно. Кто применит первым, пусть пеняет на себя. Растерзаем тем же оружием.
– Какие вы правильные, – не выдержал я. – Откуда такая этика?
– Нормальная этика. Живи и давай жить другим.
– Это я уже слышал…
– Пора бы и запомнить. Мы никого не обираем – наоборот, пытаются обобрать нас. Мы никого не гнем под себя – гнут нас. Мы защищаемся, но в нападение не переходим. Это принцип. Будь Митрохин и Исмаилов политиками, принцип был бы иным, но они бывшие геологи. И просто люди.
Плавящаяся в печке стопка дисков… Канализационный коллектор… Кабина лифта с задыхающимися спецназовцами…
– Корпорация, однако, убивает, – напомнил я.
– Верно. Она убивает, когда хотят убить ее, и только для того, чтобы избежать большего числа жертв. Но принцип остается принципом.
– Так не бывает, – возразил я. – Не дадут. Государство в государстве – неустойчивая система…
– Италия и Ватикан. Есть еще вопросы?
– Ну, это исключение… – на секунду растерялся я, однако с мысли не сбился. – Россия не Италия, а Корпорация не Ватикан. Да и те когда-то грызлись за милую душу… Корпорацию не оставят в покое, ей не отдадут малое из опасения, что ей понадобится все. И тогда ее просто вынудят перейти в наступление…
На мясистом лице Стерляжего застыла странная улыбка.
– А ты не хочешь?
– Превращаться из симбионта в гангренозную опухоль? Извини, нет.
– И я не хочу. И Митрохин с Исмаиловым не хотят, и ни один человек в совете директоров этого не хочет, и никто не хочет.
– Но ведь когда-нибудь придется? Или сразу лапки кверху и в солнечный Магадан? Может, и не пропадем: ты как администратор-погоняла выбьешься в бригадиры, а я буду заведовать радиоузлом…
– Неужели не видишь выхода? – Стерляжий улыбался загадочно, что озадачивало. – Так-таки и не видишь? А ведь он был тебе показан.
– Что-то не припоминаю.
– Планета, на которой можно дышать. Планета, куда мы готовились отправиться на разведку, перед тем как ты… пардон, не ты, а Берш… ладно, замнем. Планета, на которой пропал Ваня Песков.
– Извини, он все-таки пропал!
– Нас было бы четверо. И будет. Плюс хорошее снаряжение, чего не было у Вани. У нас хорошие шансы. Ты по-прежнему согласен принять участие?
– Почему бы нет.
– А вдруг передумал? Я ведь никого туда силой не гоню. Если просто постоишь возле Кошачьего Лаза, и то от тебя польза будет. Сам знаешь, у нас устойчивый канал только с Клондайком. А вообще люди были на трех планетах: Клондайк, Медуза и та, откуда не вернулся Ваня. Клондайк ты видел. Медуза – сплошь болота, мерзкая фауна и агрессивная микрофлора, туда без защитных средств ни ногой. Одна надежда на ту, последнюю…
– Развести стороны? – спросил я, прозревая.
– Вот именно. Поиск колонии. Само собой, Корпорация могла бы купить атолл где-нибудь в архипелаге Туамоту или даже насыпать для себя остров на любой океанской отмели в нейтральных водах, гонять оттуда лифт, построить инфраструктуру и объявить себя суверенным государством, но зачем это делать, если в покое ее все равно не оставят? Не те, так другие. Был такой проект – забраковали… Лучше уйти с Земли совсем, и тогда все проблемы будут решены, все счета оплачены. Вот он, выход. Будем наезжать в гости. Попросит Россия помощи – поможем, если будем убеждены в том, что помощь не пойдет ей во вред. Попросит Земля – рассмотрим. И будем мы не симбионты и не паразиты, а просто соседи и союзники. Как тебе перспектива?
– Ничего, – сказал я. Наверное, месяц назад от слов Стерляжего у меня голова пошла бы кругом, но прогулки по Клондайку-Грыже чего-нибудь да стоят. – Как та планета называется?
– Пока никак. Устроимся на ней – назовем как-нибудь, а не устроимся, так и название ей ни к чему… Хочешь предложить свой вариант?
– Надежда, – сказал я. – Пусть будет Надежда.
Стерляжий подозрительно покосился на меня.
– В честь кого?
– В честь надежды избежать междоусобицы, – объяснил я и захлопал глазами как можно наивнее.
– А, – глубокомысленно сказал он. – А я думал…
– Что?
– Нет, ничего. Хорошее имя. И девушка тоже хорошая.
В положенное время наступила невесомость – «Гриф» перехватывал управление, – кабина сделала оверкиль, вздрогнула, и снова рывком навалилась тяжесть. На время маневра я не стал вылезать из ложемента, да это и запрещалось пренеприятно мигающими надписями и тревожным кваканьем зуммера. Я был уже не тот и не испытывал большого искушения полетать по кабине несколько секунд и успеть вернуться в ложемент, прежде чем меня приложит обо что-нибудь твердое, как ядро о крепостную стену. Напротив, я пристегнулся ремнем. Что я, невесомости не нюхал? Или двойной тяжести? Или мгновенного перехода от одного к другому?
А кроме того, ничто так не мешает щенячьему восторгу, как собачья усталость.
На «Грифе» Стерляжий не пробыл и получаса – умчался вниз, перегрузив аппаратуру в «земной» лифт; одновременно «лунная» кабина унеслась вверх, увозя к последней пересадочной станции очередную бригаду старателей. А я остался.
До сих пор не знаю, было ли поручено кому-нибудь присматривать за мной, а если да, то кому. Персонал был новый, незнакомый. Возможно, кто-то и шлялся поблизости от меня с пиявкой за ухом, а возможно, и нет. Корпорация не уставала удивлять меня более чем странной системой проверки лояльности сотрудников. Если сразу не ликвидировали, значит, доверяют, и доверие простирается достаточно далеко – вплоть до космоса. На «Грифе» ситуация уже иная – только тут, в невесомости, и могут существовать симбиотические пиявки (даже лунные условия, как выяснилось, оказались им не по нраву, что заставило меня крепко призадуматься: что же это за место такое – болота Медузы?), так что существует строгая аксиома: если человек побывал на орбитальной невидимке – он «чист», и без дураков. Даже случай со мной не нарушил аксиому: ведь в первый раз я был я, а во второй – сразу попался.
