— Эли! Эли! Эли!
Обхватив меня крыльями, он страшно заклекотал:
— Не пойду! Хочу с людьми!
Андре пробовал усовестить разбушевавшегося ангела, но тот надрывался все громче:
— Поеду с людьми! Не хочу к себе!
У Лусина в глазах стояли слезы. Он с нежностью гладил глянцевитые перья Труба.
— Хороший, — шептал он, — замечательный. Лучше всех.
Я разыскал Спыхальского и объяснил, что происходит.
— Хотите взять ангела с собой? — изумился Спыхальский. — А какого вам черта в ангеле?
— Посмотрите на него, — сказал я. — Это же красавец. Привезти такого на Землю, он же всех потрясет. И он привязался к нам не меньше, чем мы к нему.
Спыхальский вызвал Веру. Она появилась в видеостолбе. Он передал желание Труба и наше и от себя добавил, что ходатайствует о том же.
— Можете взять Труба, — сказала Вера, исчезая.
Я помчался к своим, издали крича, что дело выгорело.
У Труба дьявольская сила в крыльях, он так сжал ими, что у меня закружилась голова.
— Я твой раб, — сказал он. — Раб навеки, Эли!
— Ты мой адъютант, — сказал я. — Адъютант — это что-то не ниже друга, что-то близкое, почти братское. На правах друга я попрошу об одном приятельском одолжении.
— Спрашивай и требуй. Я счастлив, могущественный…
— Прими ванну и смени одежду. На складе заготовлены тюки ангельских рубах, возьми дюжину в запас.
Он немедленно взмыл вверх.
Для такого тяжеловеса летал он великолепно.
Часть вторая
Поход звездного плуга
Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины, -
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.
Ф.Тютчев
Когда я оглядываюсь на пройденный путь, меня охватывает сложное чувство: печаль понесенных утрат и гордость. Мы были участниками самой трудной космической экспедиции из всех, доныне совершенных, и полностью выполнили свой человеческий долг.
Дело не в том, конечно, что за два земных года мы преодолели десять тысяч светолет, и если не вторглись в таинственный центр Галактики, скрытый темными туманностями, то проникли в звездную бездну так далеко, как еще никто до нас. Если бы лишь этим — триллионами оставленных за кормой километров — исчерпывалась заслуга, гордиться было бы нечем. Пустота останется пустотою, большая она или малая.
Но мы узнали, как высоко достигнутое иными существами могущество, как огромны добро и несправедливость, схватившиеся меж собою в галактической схватке, и как неизбежно все это заставляет человека, лишь вступившего на звездный путь, втягиваться в не им начатые споры, ибо, кроме него, некому их решать окончательно. «Наш век трагичен», — часто говорил бедняга Андре — и доказал это собственной жизнью.
За бортом нашего корабля промелькнули тысячи звездных систем — ни на одной мы не открыли сладенького рая спокойствия и благости.
Зато нам пришлось обрушить тяжкий кулак человеческой мощи на тех, кто строит свое маленькое счастьице на большом несчастье других. В сплетение кипящих во Вселенной страстей и сил мы вторглись — величайшей из доселе существовавших — собственной нашей страстью и силой — страстью разума, силою справедливости. Быть злым ко злому — тоже доброта. Мы промчались меж звезд факелом освобождения, ударили в грудь жестоких угнетателей мечом возмездия.
Да, конечно, полной победы мы не добились, я далек от такого высокомерного заблуждения, мы были разведчиками, а не армией человечества. Но мы знаем теперь, за кого мы и кто против нас, мы знаем, что тысячи обитаемых миров, проведав о нашем выходе во Вселенную, с мольбой и надеждой простирают к нам руки.
Вот она вьется тонкою нитью, пылевая стежка, след нашего пролета. Я надеюсь, я уверен, что недалек тот час, когда проложенная нами в космосе тропка превратится в широкую дорогу, высочайшую трассу Вселенной — от человека к мирам, от миров к человеку!
Первым летел «Пожиратель пространства», за ним «Кормчий». Командиром первого звездолета была Ольга, помогали ей Леонид и Осима. Вторым звездолетом командовал Аллан. Вера избрала «Пожиратель пространства», с ней были мы: я имею в виду себя, Лусина, Андре, Ромеро.
Мы каждый день подолгу работали с Верой над ее отчетом Земле, и она разрешила вызывать себя без предупреждения. Как-то, высветив ее комнату, я увидел, что у нее бурное объяснение с Ромеро. Мне надо было тотчас погасить вызов. Растерянный, я забыл об этом. Вера прижималась к стене, ее схватил за плечи Ромеро. У него бело сверкали глаза, дыхание вырывалось со свистом.
— Нет! — не говорил, а шипел он. — Нет, Вера! Этого не будет!
— Уйди! — требовала она, вырываясь. — Я не хочу тебя видеть. Отпусти руки, мне больно!
Ромеро отошел на середину комнаты. Он запнулся, отходя, и бешено глянул на пол, я хорошо помню его взгляд, полный ярости — он ненавидел даже вещи. Мне надо было отключаться, поступок мой походил на подглядывание. Но мне показалось, что Вера в опасности, и я не погасил их.
Вера поправила кружевной воротничок.
— Вот так лучше. И поставим на этом точку, Павел.
Он молчал, не поднимая лица. Он старался успокоиться.
— Что же стоишь? Повторяю: уходи!
Он взглянул не на нее, а на меня. Он не мог знать, что я незримо присутствую, но повернулся ко мне. Его сведенные брови как бы ударились одна о другую, скулы ходили. Если бы я был с ними, я бы загородил Веру. От человека с таким лицом нельзя ждать доброго.
— В древности существовал неплохой обычай, — заговорил он хрипло. — Дамы, бросая поклонников, объясняли, что перестало им нравиться у отвергаемых. Надеюсь, ты не откажешь мне в вежливости твоих легкомысленных предшественниц?
— Ты хочешь сказать, что я легкомысленна?
— Я хочу знать, что случилось? Только одно — что?..
— Ты не знаешь? Странно для такого проницательного человека, каким ты считаешь себя, Павел.
— Вера, клянусь тебе! Крыша обрушится на голову — не так неожиданно!.. Всего я ожидал от поездки на Ору…
— Хорошо, слушай. Я не люблю тебя. Этого хватит?
— Это я знаю. Но почему? По-человечески объясни — почему?
— Я могла бы ответить твоим любимым присловьем: неизвестно, почему возникает любовь, неизвестно, почему она пропадает. Вряд ли тебя удовлетворит объяснение в твоем стиле. Так вот, я не люблю тебя, ибо не уважаю. На этот раз достаточно?
