- Осади! - услышал я.
Я не остановился и, подойдя к ним вплотную, выкрикнул чуть не со слезами в голосе:
- Собака ранена! Мне нужен ветеринар! Тут совсем близко есть один, я знаю.
Я до смерти боялся, как бы Марсу не наскучила эта игра. Наверно, ему было до крайности неудобно - мое плечо упиралось ему прямо в живот. Но он терпел. Полисмен заколебался.
- Нужна немедленная медицинская помощь! - твердил я.
Толпа гневно зароптала.
- Да пропустите вы беднягу, пусть полечит своего пса, - сказал кто-то, и, видимо, то был глас народа.
- Ладно, проходите, - сказал полисмен.
Я вышел в ворота. Толпа расступилась со словами уважения и сочувствия. Едва я оставил ее позади и увидел перед собой широкую ленту Нью-Кросс-роуд, неогороженную, свободную от полиции, как почувствовал, что больше не могу.
- Очнись! Оживи! - сказал я Марсу. Я опустился на колено, он соскочил с моего плеча, и мы со всех ног помчались по улице. Вслед нам, постепенно замирая вдали, несся гомерический хохот.
13
Протекло немало часов - так по крайней мере казалось моим ногам, - а мы все еще шли по Старой Кентской дороге. Чувство торжества, владевшее мной после хитроумного побега, успело смениться унынием - я вспомнил, что у меня нет денег и продвигаться к северу можно только пешком. Был момент, когда я готов был взять такси, предоставив расплачиваться Дэйву, и то обстоятельство, что сегодня Дэйв уже заплатил один раз за мое такси и у него может не оказаться наличных, не остановило бы меня, если только мне удалось бы найти такси; но до этих южных пустынь такси не добираются, и я уже давно перестал о них мечтать. Можно было бы запросить о помощи по телефону, но я по глупости истратил последний пенс на завтрашний номер "Независимого социалиста", который уже продавали в толпе, валившей из какого-то кино. В газете было сообщение о митинге на студии "Баунти Белфаундер" и несколько снимков побоища. Эффектное фото - мы с Марсом выходим из главных ворот - снабжено было подписью "Четвероногая жертва полицейского произвола". Кабаки уже закрылись, дорога была пустынна. Та толпа у кино была последним признаком жизни. Даже Марс приуныл; голова и хвост у него повисли, и он плелся за мной, не поднимая глаз. Наверное, он был голоден. Я-то сам проголодался зверски. Я с грустью вспомнил свиную котлету, которую мы оставили на лестнице у Сэмми. Мораль: не топчи ногами пищу, если можно положить ее в карман.
Через мост Ватерлоо мы тащились уже далеко за полночь. У меня было ощущение, что я прожил неимоверно длинный день, и, добравшись до северного берега, я решил, что дальше идти не могу. Ночь опять выдалась безоблачная, воздух был как парное молоко, и мы постояли, глядя на реку, не потому, что хотелось полюбоваться ее красотой, но потому что нуждались в отдыхе. Ноги у меня ныли, словно я много веков подряд не снимал неудобной обуви, все тело покалывало, тянуло, ломало, так что внешний мир почти перестал для меня существовать. Мы с Марсом устало заковыляли вниз по ступеням.
Если вы пытались когда-нибудь уснуть на набережной Виктории, то знаете, в чем состоит главная трудность - скамьи там разделены пополам. Железный подлокотник на самой середине не дает человеку вытянуться во весь рост. Не знаю, случайное это явление или же это один из элементов кампании по борьбе с бродяжничеством, которую ведет Совет Лондонского графства. Как бы там ни было, это очень неудобно. Имеется несколько вариантов. Можно попытаться использовать подлокотник вместо подушки, можно лечь на спину, перекинув ноги на другую его сторону. Наконец, можно скорчиться на одной половинке скамьи. Это очень неловкая поза даже при таком маленьком росте, как у меня; но если человек вообще спит неспокойно, это все же, очевидно, наименьшее из зол, и я поступил именно так. Прежде чем отойти ко сну, я обернул ноги листами "Независимого социалиста" и обвязал их галстуком и носовым платком. Газета - плохой проводник тепла, это известно каждому бродяге. Я только пожалел, что не хватило денег на два экземпляра. Я улегся. Марс занял вторую половину скамьи. Мы уснули.
Я проснулся. Ночь все еще длилась. Звезды успели совершить большой переход. Я озяб, все тело затекло. Большой Бен пробил три. Только три часа! Я застонал. Полежал немного, мучаясь от мурашек в онемевших ногах. Попробовал их растереть, но тут же решил, что не стоит трудиться - очень уж больно. Я распрямился и сел, чувствуя себя самым несчастным человеком. И вдруг вспомнил про Марса. Он был на месте - крепко спал, временами тихонько всхрапывая. Я смотрел на него, дрожащий и одинокий, безлюдная мостовая тянулась в обе стороны под высокими фонарями, бросавшими мертвенный свет на неподвижные листья платанов и ряды пустых скамеек под ними, таких же неудобных, как наша. Мост Ватерлоо навис над рекой, голый, как мост на картине, на который никто никогда не ступит. Я встал, и кровь моя больно и трудно потекла в ноги.
Марс был весь - воплощение сна. Сперва мне стало обидно, что он может так мирно спать, когда я не сплю и мерзну. Потом вспомнились рассказы о жертвах кораблекрушений, которых спасали и согревали своим телом преданные собаки. Возможно даже, что меня навел на эту мысль один из фильмов с участием самого Марса. Я с трудом растолкал Марса и заставил его освободить мне местечко рядом с ним. И правда! Все тело его, от носа до хвоста, излучало живительное тепло. Мы немножко повертелись, устраиваясь поудобнее, и наконец нашли нужную позу: я уткнулся лицом в мохнатую шерсть на шее Марса, он уперся поджатыми задними ногами мне в живот. Он облизал мне нос. Наверно, ему показалось, что это льдинка. Я не глядя протянул руку и погладил его по голове. И, уже засыпая, вспомнил, как в детстве страстно хотел иметь собаку и как старшие внушали мне, что желание это сумасбродно и неприлично, так что мало-помалу оно поблекло, обратившись в тайную мечту, а годам к восьми сменилось не менее сильным желанием стать обладателем машины марки "Астон Мартин".
Часов в шесть утра нас согнал со скамьи полисмен. Почему-то именно в этот час человек становится угрозой закону и порядку. Я узнал это позднее в те дни, когда мне везло еще меньше, чем сейчас. Передохнув на Трафальгар-сквер, где полиция тоже не поощряет людей в лежачем положении, мы с Марсом добрались до лавки миссис Тинкхем как раз к открытию. И там, под негодующими взорами десятка ощетинившихся, выгнувшихся дугою кошек, герой "Мести красного Годфри" вылакал большую миску молока, а я взял взаймы фунт стерлингов. На Голдхок-роуд Финн отворил мне дверь и тут же уложил меня в постель, с которой сам только что встал. Я опять уснул и проспал долго.
Проснулся я днем, часа в два. Проснулся с тупым и тяжелым сознанием, что праздник кончился и впереди куча неотложных дел. Я вылез из постели. Шел дождь. Я посидел, наблюдая это явление природы. Перемены погоды всегда застигают меня врасплох - стоит ей какое-то время продержаться в одном настроении, как я уже не могу вообразить, что она может быть другой. Так и теперь - я совсем забыл, что бывает дождь. Я отворил окно и минуты четыре дышал диафрагмой. Делается это так: набрав в легкие как можно больше воздуха, нужно положить руки на нижние ребра и медленно раздувать диафрагму; задержать дыхание, пока не досчитаешь со средней скоростью до восьми, и потом не спеша, с тихим присвистом выпустить воздух через рот. Проделывать это слишком долго не следует - можно потерять сознание. Диафрагмальному дыханию меня научил один японец, утверждавший, что благодаря ему обрел новую жизнь; и хотя я не могу сказать того же о себе, но могу рекомендовать это как безвредное и, пожалуй, даже полезное упражнение, особенно для столь легко поддающихся внушению субъектов, как я.
