– «Ты псих». Нет, это ты псих. Извини, но это ты псих. – Он протянул руку и ткнул Хаоса в грудь изжеванным концом сигары; коричневая от табака слюна осталась на тенниске. – Сдавайся, Хаос. В наши времена нормальность и реальность выеденного яйца не стоят.
– Оставь меня в покое. Келлог воздел руки:
– Ты – начальник. В том-то все и дело, Хаос. Ты тут всем заведуешь.
– Дерьмо собачье! – вспылил Хаос. – Я совсем запутался. Я ведь сейчас в Сан-Франциско, верно?
– Ну, допустим…
– И смотри: я снова рядом, точу с тобою лясы. – Хаос опустил голову на ладони. – Дотащился до самого Сан-Франциско и все-таки не сбежал от тебя.
– Ну что за белиберда! Дружище, это ты меня позвал. Я в этом деле всего лишь консультант.
Хаос пропустил его слова мимо ушей.
– В моей жизни огромных кусков не хватает, – продолжал он. – Даже родителей вспомнить не могу.
Келлог пренебрежительно помахал рукой:
– Хаос, тебе уже тридцать. Не тот возраст, когда хнычут про родителей. Кто мешает самому обзавестись семейством?
– Келлог, кто это все со мной сделал? Ты?
– Я? Да ты что, приятель. Ты уже был таким, когда я тебя нашел. Когда ты меня нашел. Когда мы начали работать вместе. Такая уж у тебя жизнь. Не вылазишь из Оэсэр.
– Оэсэр?
– Ограниченная Субъективная Реальность, так я это называю. Надо бы авторское право зарегистрировать. Все просто: ты прибираешь к рукам небольшую территорию, пока не сталкиваешься с другим парнем, который промышляет тем же самым. Небольшое сферическое поле реального и нереального, нормального и ненормального. Всего, что ни напихаешь. Вот так ты и живешь. Оэсэр.
– У тебя на любую загадку готова теория.
– В чем-то ты прав, пожалуй. И твоей Оэсэр явно не мешало бы принарядиться. – Келлог помахал рукой и сбил свечу. – 0-па! Ладно, мне пора. Всяческих успехов. – Он поднял мигалку и пропел:
– Ты пойдешь верхом, а я пойду низом, но буду в Шотландии раньше тебя… – У двери он остановился и повернулся. – А, блин, чуть не забыл. Глен тебе записку черкнула. – Он покопался в кармане и добыл скомканный клочок бумаги. – Лови.
Он бросил записку Хаосу и затопал по ступенькам. Хаос расправил бумажку и прочел:
"Кэйл не может до нас добраться. Из-за тебя ему нас не найти. Если не сделаешь чего-нибудь, мы тут насовсем застрянем».
Хаос положил записку на стол рядом с сигаретами. Посидел неподвижно минуту-другую, затем достал из сумки снедь от сестры Эрскин, снял фольгу, подкрепился.
В ту ночь его разбудили тихие шаги на лестнице. Он сел и зажег свечу. Отворилась дверь, вошла Мелинда.
– Ты, козел! Зачем меня к родителям отправил?
Он протер глаза и моргая уставился на нее. Мелинда плюхнулась в изножье дивана.
– Снова драпанула, только что. Прикончить меня собирались!
– Как ты сюда попала?
– На Эджа наткнулась, он подбросил. Вот козел! Глаз на меня положил, все цепляется… Никак не может поверить, что я вернулась в город.
– Где Иди? Она усмехнулась:
– Ну вот, теперь ты хочешь знать, где Иди. Хаос, малыш, а ты не думал, что уже поздновато?
– Ты о чем?
– В Вакавилле все пошло ко всем чертям. Кули…
– Что?
– Трудно объяснить. И вообще, где тебя носило? И что мы тут делаем?
– Пришлось вернуться. Я не хотел тебя затащить. Это из-за той женщины…
– Знаю, знаю. Девушка из сна. Эдж сказал, она теперь у Келлога. Ну а ее ты зачем сюда приволок?
– Надо было выяснить… Я… Для нее я даже не Хаос. Я думал, возвращаюсь в прошлое… Но ничего там не нашел.
– Ну и что?
– Мне вдруг показалось, что необходимо снова стать Хаосом.
– Ладно, что сделано, то сделано. – Мелинда закатила глаза и зевнула. – Только сдается мне, ты стал не тем Хаосом.
– Что значит – не тем? Она подняла ноги на диван и опустила голову на колени.
– Тебе достался неудачник. Хаос, который только сидит и хнычет. Я в том смысле, что тебе нужен был другой. Тот парень, который чесанул по автостраде.
На это ему нечем было возразить.
– Может, в него она и влюбилась бы. Если это то, чего ты хотел. Если ты хотя бы знаешь, чего хочешь. – Она снова зевнула. Господи, до чего ж я устала. Пришлось впотьмах валяться с открытыми зенками, ждать, когда предки уснут. Ну и натерпелась же страху из-за тебя! – Она приподняла голову и произнесла чуть бодрее:
– Это не ты часы потерял? Там, на стоянке…
Она свернулась клубочком у него в ногах и вскоре уснула. «Похоже, нисколько не сомневается, что ее место – здесь, – размышлял Хаос. – Как бы ни злилась на меня».
Он долго сидел и смотрел на спящую девочку. Когда решил, что уже не разбудит ее, слез с кушетки, спустился по лестнице и вышел из здания. Светало. Он повернулся и увидел над западными холмами последние гаснущие звезды.
Часы он нашел на кучке щебня на краю стоянки. Они оказались на удивление массивными. Когда Хаос их поднял, раздалось звучное щелканье и заходил золотой маятник. Часы щелкали мерно, как их Хаос ни поворачивал. Уму непостижимо, думал он, рассматривая их. В Хэтфорке и Малой Америке никогда не бывало и не могло быть таких чистых, красивых, целых вещей.
Новый знак, новая стрелка, указующая ему путь из Хэтфорка. Но на сей раз – странный, неожиданный знак.
Он понял: придется вернуться. Там, откуда эти часы, осталось незаконченное дело. Возможно, это так и не удавшийся побег.
Щелканье расстраивало ясную мысль, хоть и призывало вернуться.
Хаос подошел к рекламному щиту на краю стоянки и повернулся лицом к солнцу. Оно всходило над пустыней, испаряло росу на траве, что росла вокруг столба и в трещинах асфальта.
«ХаОС» «хАОС» «ХАоС»
Он позволил Хэтфорку исчезнуть. Вместе с небом, пустыней, Комплексом и девочкой, спящей наверху. Целиком.
Часы были счастливы.
Их распирало от гордости. Жизнь была полна смысла. В каждом щелчке звучала целеустремленность. Работа давалась легко. Работа – вторая натура. Быть часами – значит тикать, но эти часы не тикали, а щелкали. Не только сами часы, но и щелканье, и отражение были золотыми. Они не просто делали свое дело. Они исполняли великую миссию.
Резной корпус часов вмещал всю гостиную в миниатюре, только искривленную и позолоченную. Но свет струился и в ту и в другую сторону. Мерцающий маятник раскачивался в дюйме от поверхности кофейного столика, и на стекло сыпались волшебные искры, отлетали на стены комнаты, на все вокруг – огненный танец в безупречном ритме, каждое па в точности повторяет предыдущее. Золотые лучи подчеркивали изящество интерьера, где каждый предмет сиял на идеально подходящем для него месте, – хотя их отражения под гладью корпуса часов сплетались в рельефный блестящий узел.
Дарить и принимать дары! Какое счастье!
