Шабалин посмотрел на Петренко. Как наглядно и убедительно тот доказал бесполезность прибора Шебалина в калиевых рудниках! И этот жестокий удар был нанесен в присутствии директора, на совещании, созванном по требованию самого Петренко.
— Я установил, — продолжал все тем же радостно-возбужденным тоном Петренко, — что характерный этот шорох возникает именно тогда, когда работает ваша аппаратура, Константин Сергеевич. Слышу шорох — бегу к вашему штреку, смотрю: работает. Выключен ваш аппарат — и шороха нет. Вчера подтащил портативный акустический прибор прямо к вашему гроту. Бегать уже был не в силах, устал… Всю эту — ночь просидел за вычислениями… Простите, я, может быть, кажусь вам немного странным…
— Очень благодарю вас, — сухо проговорил Шабалин. — Вы уделили мне много внимания. Вы доказали, что применение моей аппаратуры в калиевых рудниках невозможно. Теперь мне не придется тратить время на решение безнадежной задачи.
Шабалин резко поднялся из-за стола.
— Позвольте, товарищи, — заволновался директор, — ссориться вы опять собираетесь, что ли?
— Зачем ссориться! Из-за чего? — закричал Петренко, вскакивая со своего места. — Константин Сергеевич, дорогой! Разрешите мне расцеловать вас на радостях… Неужели вы не поняли еще? Да ведь перед нами открытие!.. И какое еще! Я очень рад, что помог в этом деле… Мощность передатчика мы увеличим и… Понимаете?
Петренко направился к Шабалину с широко распростертыми объятиями. И вдруг Шабалин с радостным криком бросился навстречу.
— Ионизация газовых ячеек!.. — закричал он в восторге. — Значит, чем больше мощность, тем гуще дымка, тем энергичнее разрушаются кристаллы… Петр Тимофеевич, дайте я вас поцелую!
«Ну, теперь оба они с ума сошли, кажется!» подумал директор.
* * *
В подземном гроте слышался стук металлических инструментов, хруст шагов. Заканчивалась установка нового, очень мощного прибора.
— Волнуетесь? — тихо спросил Петренко, подходя к Шабалину.
Вместо ответа Шабалин взял его под руку.
— Будем бороться вместе, — проговорил он. — Какие бы ни были первые результаты — не отступать! Вы мне доказали, что и неудачи многое открывают.
Начало не предвещало ничего хорошего. После того как аппарат был приведен в действие, на стене появилось голубое пятно, озарившее грот слабым, мерцающим светом. Прошло несколько минут. Голубое пятно потускнело. От стены отвалилось несколько мелких кусочков — как будто осыпалась штукатурка.
Это было совсем не то, чего ждали ученые.
— Укоротим волну, — предложил Шабалин. — Опять начались неудачи в этом заколдованном гроте.
Он подошел к аппарату и стал вращать рукоятку настройки. Яркость светового пятна увеличилась. Вот оно засверкало ослепительной голубизной. Несколько крупных кусков выпало из середины пятна.
Шабалин еще повернул рукоятку.
И вдруг стена, на которую было направлено излучение дециметровых волн, стала расплываться на глазах у зрителей. Шипели лопавшиеся кристаллы. Казалось, тысячи невидимых острых игл впивались в породу. В том месте, где сияло голубое пятно, стена рассыпалась, расползалась.
Шабалин приник к аппарату. Голубоватое светящееся пятно пришло в движение. И всюду, куда падал луч, стена подземного грота оживала.
Мощный поток дециметровых волн, во много раз более сильный, чем тот, который применял раньше Шабалин для геологической разведки, нагревал микровключенный газ. Миллиарды газовых пузырьков ломали свои ячейки, вырываясь наружу. Разорванные изнутри кристаллы рассыпались в песок.
Это было феерическое зрелище. Невидимый радиолуч долбил твердую породу быстрее, чем врубовые машины и отбойные молотки, безопаснее, чем аммонит.
Директор подошел к стоявшим рядом ученым и положил руки им на плечи.
— А ведь я думал было, — сказал он улыбаясь, — что у вас в смысле товарищеских отношений не все ладилось. А оказалось, что у вас творческое соревнование!
Шабалин щелкнул выключателем. Голубое пятно погасло. Прекратилось жужжанье прибора. В наступившей тишине слышно было тихое потрескивание — точно угольки в глохнувшем самоваре. Остывающие в глубине кристаллы кое-где продолжали еще лопаться.
Петренко подошел к стене и приложил к ней ухо.
— Ну как, шуршит? — весело спросил директор.
— Шуршит! — ответил Петренко. — Слышите? Слабый шелест, как замирающая нота, медленно угасал под сводами подземелья.
Каждый удар, равномерно отбивавший секунды, гулко разносился под опустевшими сводами старинного институтского здания. Раньше этот привычный стук никому не казался таким громким — он терялся в говорливом шуме студенческой толпы. И только на закате хлопотливого дня, отражаясь многократно от высоких сводов бесконечных коридоров, он дополнял ту неуловимую торжественность, которой была наполнена вечерняя тишина старого здания.
Теперь же тикающие электрические часы, расположенные почти во всех комнатах Ленинградского политехнического института, вечером, ночью, утром и днем были единственным напоминанием о жизни. Всюду лежал отпечаток недавней и спешной эвакуации.
Но в одной из комнат часы не могли властвовать безраздельно. Она не была пуста, как остальные. Ее по-прежнему заполняли сложные физические приборы.
В комнате находилась девушка.
Лучи заходящего солнца красным пятном ложились на ее светлые волосы. Однако Зоя (так звали эту девушку, дочь профессора Леонтьева) старалась спрятаться в тень, наклоняясь над низким лабораторным столом. Она вся ушла в строгую напряженность наблюдения. На флюоресцирующем круглом экране, находившемся перед ней, мерцали синие бегущие волны, все время менявшие свои причудливые формы. Девушка работала с катодным осциллографом — чудесным, живым воплощением высокой поэзии современной электронной техники.
Можно ли любоваться фантастической игрой синего узора, волнующегося на дымчатом белом экране, не интересуясь удивительной тайной процессов, протекающих в этом приборе! В нем работает буря мельчайших электрических зарядов — электронов. Они вырваны высоким потенциалом из раскаленной металлической нити и мчатся в пустоте стеклянной колбы в виде узкого луча, бомбардируя флюоресцирующий матовый экран. Именно этот электронный луч, способный быстро следовать за малейшими изменениями электрического поля, передвигаясь, рисует, подобно карандашу художника, на светящемся от его прикосновения экране синие штрихи. Катодный осциллограф — это сказочные очки физика. Через них он смог увидеть самые сложные, самые быстрые электрические процессы, невидимые, неощутимые и ранее известные только математически, умозрительно…
