Ремизов спускался осторожно. Одной рукой он держал автомат, перекинув ремень через плечо и положив ладонь на приклад, а второй балансировал, изредка хватаясь за кусты.
При желании в этом лесу минут за двадцать можно набрать полное лукошко грибов. Лес существовал вне времени. Оказываясь здесь, попадаешь в страну забвения и уже через несколько минут начинаешь забывать о том, что где-то идет война. Она так далеко! На другой планете, до которой никогда не доберешься, потому что ее координаты давно утеряны, а искать наугад, опираясь лишь на собственную интуицию, вряд ли имеет смысл, ведь во Вселенной так много звезд, что и не пересчитать, а планет и того больше.
Ремизов не смотрел на часы. Он гораздо быстрее мог определить время по расположению солнца, запрокинув голову к небесам. Лучи слепили глаза. Штурмовик щурился.
Краска на лице высохла, превратившись в тонкую корку, которая, скорее всего, вскоре начнет отслаиваться, как старая кожа у змеи.
Ручей был невелик. Ремизов легко перемахнул через него, сделав шаг лишь чуть-чуть длиннее обычного. Он шел, наступая на носок и немного сгибая ногу в колене - амортизируя, чтобы на траве остался как можно менее заметный след. Только загнанные в резервацию индейцы сиу, которых он знал когда-то, могли найти этот отпечаток. Эти индейцы вымирали, давно уже не охотились, но сноровка еще оставалась в их крови. Они научили Ремизова не оставлять следов, это спасло ему жизнь на Новой Гвинее и не один раз. Отряд, который шел за ним по пятам, шумел, по мнению Андрея, словно стадо слонов, бегущих на водопой во время засухи, и это Ремизову не нравилось.
У подножия холма лес образовывал проплешину. Деревья здесь росли так же редко, как волосы на макушке лысеющего человека.
Солнце как стервятник обрушилось на Ремизова с небес, вытапливая из тела влагу. Штурмовик взмок. Пот пропитал гимнастерку на спине и под мышками, потом высох, а соль, которую солнце не хотело забирать, приклеила ткань к коже и теперь казалось, что на тело наброшены легкие, но очень неудобные латы. Спина чесалась и зудела, словно исколотая соломой. Ремизов зачерпнул ладонью воды из ручья, смочил ею губы, смывая выступившую корку соли, а заодно и краску. От холодной воды заломило зубы, а горло, казалось, покрылось инеем и затвердело, как кожа на морозе.
Штурмовик быстро поднялся на следующий холм и укрылся от потоков солнечных лучей под лохматыми ветвями деревьев. Андрей старался не делать глубоких вдохов, опасаясь, что стоит только набрать полную грудь воздуха, как он тут же опьянеет. Голова закружится, и если он не упадет в обморок, то будет вынужден, шатаясь, искать опору. Кровь растворит пьянящий воздух, разнесет его по всему телу. Ослабевшие ноги не смогут его удерживать и начнут подгибаться. Потом наступит блаженство. Наверняка именно так должны выглядеть райские сады, жаль только, что он никогда их не увидит, потому что только за то, что они сделали минувшей ночью, гореть ему вечно в аду.
Ремизов едва не заплакал, когда увидел в просветах между деревьями стоящий без движения аэроплан. Сейчас он должен был испытывать такую же радость, как и одинокий путник, который после долгих скитаний по пустыне набрел на оазис. Но Андрей чувствовал примесь печали из-за того, что все так быстро закончилось.
Разморенная теплом железная птица дремала. Высовывающиеся из ее туловища пулеметы смотрели вниз. Но Ремизов знал, что возле одного из них сидит кто-то из членов экипажа, внимательно наблюдая за окрестностями и в случае опасности он среагирует мгновенно.
Колеса аэроплана немного утонули в земле. Штурмовик несколько минут наблюдал за машиной, но никто не подавал там признаков жизни. Вокруг он не увидел следов борьбы, а немцы вряд ли смогли бы захватить аэроплан без кровопролитного боя, после которого в корпусе "Ильи Муромца" должны были остаться хотя бы дырки от пуль.
Одежда штурмовика сливалась с зарослями, и он успел сделать несколько шагов по поляне, прежде чем стал заметен сквозь зеленую растительность. На него тут же навели один из внезапно оживших пулеметов, но Ремизов старался не делать резких движений и шел плавной, немного замедленной походкой, точно пребывал в гипнотическом трансе. Он стал похож на заклинателя змей, а коброй был пулемет.
Чуть позже Андрей увидел, что лобовое стекло аэроплана разбито, а в верхних крыльях, как оспинки, зияют крохотные пробоины, но было слишком поздно исправлять ошибку. Он испугался, что экипаж аэроплана перебит или взят в плен.
Ремизов остановился, точно голос сирены, который звал его, заманивая в ловушку, умолк и теперь он не знает куда идти, а его ноги тем временем оплетают стебли трав, быстро появляющиеся из-под земли. Внезапно он понял, что сил у него осталось только на то, чтобы стоять и молча смотреть на аэроплан. Наверное, так же мог стоять возле пещеры, где разбойники прятали свои сокровища, Али-Баба, не зная, что она открывается словом "сезам". Но даже если бы он знал волшебное слово, то все равно вряд ли смог его произнести, потому что горло пересохло и теперь из него не выдавишь ничего, кроме хрипа.
Пулемет вновь опустился, точно гипнотическое воздействие на него Ремизова ослабело. Дверь в корпусе аэроплана отворилась, и из темноты, как джинн из сосуда, на свет появился Левашов, впрочем, штурмовик не сразу узнал его. Половина головы пилота была обмотана бинтами, сквозь которые проступили маленькие кровавые пятна. Левашов вылез на крыло, затем спрыгнул на землю и, еще даже не успев выпрямиться спросил у Ремизова:
- Где остальные?
Вначале штурмовик лишь махнул рукой назад, но вскоре, проглотив комок, забивший ему горло, смог заговорить.
- Должны быть минут через пять. Я их встречу.
- Хорошо. Мы уже полчаса здесь. Надо поторопиться. Кто-нибудь мог заметить нашу посадку. Что аэроплан русский, никто не поймет, но сам факт посадки наверняка покажется по меньшей мере, странным. Кто знает, возможно, муниципальные власти могут быстро реагировать на подобную информацию.
Левашов тоже нервничал. В течение последних тридцати минут, как только он посадил аэроплан и развернул его против ветра, приготовив для старта, он опасался, что вместо штурмовиков из леса могут появиться немцы. Плена Левашов не боялся. На борту аэроплана было два десятка гранат и так много патронов для пулеметов, что он мог удерживать немцев на расстоянии очень долго. Для того чтобы взлететь, времени хватит с избытком. Но в этом случае штурмовики будут обречены. Неизвестность изматывала Левашова. Его сердце с каждой минутой колотилось все сильнее. Пилот чувствовал, как тело покрывается липкой испариной. Еще немного, и его обязательно хватил бы сердечный приступ. Еще немного, и он подцепил бы простуду. Но теперь все позади. Почти все. За исключением того, что им надо еще вернуться.
