- Здесь дело плохо, мадемуазель, если хотите знать правду. Если бы еще организм был сам по себе здоров... Но помимо всего прочего, по-моему, нервная система совершенно расшатана...
Главный инженер после перевязки подошел к Дерюгину и пожал здоровую руку.
- Ну, поздравляю,- сказал он,- счастливая мысль пришла вам в голову. Если бы вы не догадались вырвать магнитом револьвер из рук этого сумасшедшего,- мы бы сейчас не имели удовольствия с вами разговаривать.
- Все хорошо, что хорошо кончается,- улыбнулся Дерюгин,- скверно то, что я на некоторое время выбыл из строя... А как там?
Он указал глазами на Эйтеля, стонавшего на перевязочном cтоле.
- Кажется, плохо. Пробито легкое, а главное - здесь не в порядке,инженер стукнул себя пальцем по лбу и нахмурился,- впрочем, сейчас улицы полны такими же одержимыми. Paranoia, mania persecutoria и черт знает еще какие скверности по словам врача. Мировой бедлам какой-то.
Вечером Эйтель потерял сознание. Он метался, стонал, бредил событиями, пережитыми за последнее время, звал отца и неустанно с упрямою злобою повторял имя Дерюгина.
- Кто вырвал у меня револьвер? Какая у вас тут чертовщина творится? вскрикивал он иногда, вспоминая, очевидно, неожиданный финал минувшего дня.
К утру он умер.
Глава XIX Встреча с шаром
Прошла неделя после пожара Рима. Атомный вихрь, двигаясь вдоль побережья, достиг южных склонов Альп и повернул к северной Ломбардии, превращая в пустыню цветущий край.
У Париже тревога понeмногу улеглась. Правда, отдельные вспышки то здесь, то там еще охватывали уличную толпу, но после буйных дней наступила реакция; люди погрузились в апатию, холодное равнодушие ко всему происходящему.
Трудно было узнать кипящий жизнью, шумный, бешеный город,- так унылы и пустынны стали его улицы. Отчасти и в самом деле он опустел: за несколько дней паники по крайней мере треть его населения рассеялась по окрестностям и ближайшим городам, и теперь очень медленно и нехотя возвращалась по домам.
И по-прежнему только на заводах неустанно круглые сутки шла работа, а за переплетами огромных окон днем и ночью двигались, как головы и спины сказочных чудовищ, машины.
Таким же оживлением и бодростью кипел Латинский квартал, ставший средоточием жизни Парижа. Здесь, в Сорбонне, продолжал работать съезд физиков, разбившийся на секции и превратившийся в штаб, управлявший работами на территории Франции.
А рядом, в Люксембургском дворце, на месте старого сената, народное правительство строило камень за камнем новую жизнь и облекало живою плотью планы, рождавшиеся в Сорбонне.
Крупнейшие металлургические заводы были привлечены к постройке магнитов. У Безансона и Седана сооружались бетонные пушки; опустошались арсеналы, и сотнями и тысячами тонн взрывчатые вещества, заготовленные людьми для истребления себе подобных, поглощались каменными утробами.
Дерюгин лежал в клинике медицинского факультета на бульваре С.-Мишель и мог видеть из окна оживленные группы людей, отряды рабочей гвардии, манифестации, точно соединившие живым потоком эти два центра, вокруг которых кристаллизовалась рождающаяся жизнь.
Сам он чувствовал себя прекрасно и только ждал с нетерпением дня, когда, наконец, сможет броситься в бурное человеческое море, погрузиться с головой в работу, кипевшую вокруг.
Раны его быстро затягивались. К концу недели он ходил уже довольно бодро, слегка опираясь на палку, и только рука работала с затруднением.
Зато с Дагмарой творилось неладное. Она не заболела, как случилось несколько дней перед тем, не слегла, но, видимо, ужасный день на Монмартре придавил ее непосильным бременем.
Навещая Дерюгина в клинике, она в его присутствии старалась держаться бодро, но он видел, что это стоило ей больших усилий.
Она сгорбилась, осунулась, на лицо легла неуловимая тень. Когда она заставляла себя улыбаться, Дерюгину, глядя на эту улыбку, хотелось плакать. Он знал, что смерть брата, в которой она оказалась невольной виновницей, надломила и без того смятенный дух.
Как-то раз он попробовал было заговорить об этом, чтобы придти ей на помощь, но сейчас же замолчал и больше не решился повторить свою попытку: у Дагмары вдруг задрожали губы, лицо передернулось судорогой, а в глазах появилось выражение, какое бывает у затравленного зверя.
Она сжала его руку и прошептала чуть слышно:
- Не надо об этом...
Через неделю, ковда инженер встал на ноги, он решил не выжидать окончательного выздоровления, а немедленно оставить Париж. Его тянуло к себе, в Россию, на горячую, буйную работу; здесь он чувствовал себя чужим. Вместе с тем и Дагмару пребывание в городе, связанном с такими ужасными воспоминаниями, тяготило непереносимо. И когда Дерюгин заговорил об отъезде, она в первый раз в эти дни встрепенулась, стала несколько живее, точно близкая разлука с ненавистным местом уже приносила ей облегчение.
Была и еще причина, заставлявшая инженера торопиться с отъездом. Атомный шар прорвался, наконец, через Альпы по долине Дюрансы, растопив по пути массы льда и снега глетчеров Мон-де-Лана, которые хлынули вниз буйными потоками, наделавшими местами много бед. Дальше он покатился на север мимо Лиона по долине Рона. Теперь волна разрушения и с нею неодолимого страха двигалась по самой Франции, с каждым часом приближаясь к Парижу.
Оставаться дольше - значило рисковать снова попасть в полосу паники. Лучше было переждать тревогу где-нибудь в пути, чем в каменном мешке, где стиснуты были миллионы людей.
Тем более, что волнения уже начинались, и в вечер отъезда с северного вокзала происходили знакомые им по недавним дням сцены безоглядного бегства. Точно какой-то смутный инстинкт заставлял эти миллионы людей раствориться в пространстве, разрядить накопление сгущенной энергии. Дерюгину со своей спутницей с большим трудом удалось отвоевать себе место в вагоне поезда, отходящего на Кельн.
Горяинов остался в Париже.
- Благословенное отечество для меня сейчас обиталище не из удобных,сказал он, прощаясь с Дерюгиным,- я здесь, я - один из многих... К тому же если "зверю из бездны" вздумается заглянуть в эти места, любопытно будет на него взглянуть, пока это еще возможно.
Поезд отошел поздно вечером. В это время было известно, что атомный шар около полудня пролетел между Дижоном и Везулем, направляясь довольно медленно на север.
Поползли мимо окон вокзальные огни, станционные постройки, трубы далеких заводов, а за торопливыми гудками паровозов в глубоких вздохах над темнеющими силуэтами каменных громад постепенно угасал гул уходящего в сумерки города.
В вагоне, разумеется, никто не спал. Сознание, что где-то неподалеку в нескольких десятках километров за темными виноградниками и полосою леса на горизонте совершается то неведомое и страшное, что уже около месяца потрясает земной шар,- не давало покоя. Кругом говорили только об одном, .вспоминали всю историю возникновения злополучного шара, передавали бесконечные рассказы по газетам, по словам очевидцев, наконец, просто по изображению собственной фантазии.
