У Маши и в мыслях не было, что дневник этот технический. «Может, там стихи переписаны?» — мелькнуло предположение. Но совесть не позволила заглянуть в чужую тетрадь. Она подошла к Нюре, положила руку на вздрагивающее от рыданий плечо.
— Что в тетрадке? Стихи?
Нюра отрицательно мотнула головой и еще громче заплакала. Ей было горько, стыдно перед подругой, которая всегда считала ее честной. К тому же обидно: испытавши позор, она ничего не добилась.
— Реви, реви, бесстыжая, все равно не пожалею. — Маша ходила по комнате, ожесточенно двигая стульями. — Расскажу Павлу Ивановичу, тогда будешь знать, как по чужим ящикам лазить.
— Не скажешь! — Нюра повернула к подруге мокрое от слез лицо. — В пески убегу. Смерти моей хочешь?
Маша презрительно дернула плечом.
— Нужна ты мне очень. Живи, — она повязала косынку и решительно направилась к двери.
— Куда?
— Куда хочу. Отчета давать не собираюсь.
Хлопнув дверью, Маша остановилась. Действительно, куда? Ни за что на свете она бы не сказала Павлу Ивановичу о Нюркиной ошибке. Девчонка гордая, обидчивая. Разве она здесь останется, если Павел Иванович все узнает? Надо молчать. Но такие вещи не прощаются. А потом, можно ли поручиться за эту сумасшедшую, что она не выкинет какую-нибудь штуку похлестче?
«Лидия Николаевна тоже хороша, — думала Маша, выходя из общежития. — Прятать надо свои любовные дневники, коли видишь, что девчонка мучается. Нет, наверно, она не догадывается».
Новая забота: как бы предупредить Лидию Николаевну. Пусть прячет дневник. Кому же приятно, если посторонние люди тебе в душу залезают. Мало ли что может писать Лидия Николаевна? Ой, как нехорошо все складывается! Надо с ней посоветоваться. Намекнуть бы ей, что Нюрка страдает, тогда Лидия Николаевна будет запирать ящик.
Маша походила возле главного здания, заглянула в лабораторию, но нигде не нашла Лидии Николаевны. «Видать, у начальника», — подумала она и решила дождаться ее в беседке, где после сегодняшнего утомительного дня отдыхали Димка и Бабкин.
— Маша, — обратился к ней Вадим, — насчет моей шляпы ничего не слыхали? Может быть, нашел кто?
— В песках разве найдешь.
— Да ведь она сразу же у ограды упала. Тяжела, далеко не могла улететь.
— За такие игрушки ноги надо вырывать, — пробурчал Тимофей. — Теперь ищи ветра в поле. Мало ли в какие руки попадет кусок этой плиты! Дело, конечно, не секретное, но все же…
Не повезло Димке Багрецову. Как говорятся, неудачный эксперимент. Захотелось изобретателю облегчить свою шляпу-холодильник, снял он с плиты лишний слой пластмассы, коробку с сухим льдом запрятал в карман и решил к вентиляторному моторчику пристроить крылья побольше, не пряча их внутрь шляпы. Надел сооружение на голову, нажал кнопку, и шляпа взвилась, точно вертолет. Вадим ясно видел, что над оградой вертушка отскочила, а шляпа с плитой опустилась за деревьями. Но пока он выбежал за ворота, пока добрался до того места, где должна быть шляпа, прошло немало времени, и ее кто-то взял. Неприятная история, но можно и позабыть о ней, когда успешно идут дела на восьмом секторе.
— А здорово мы сегодня поработали, Машенька, — с удовлетворением сказал Вадим. — Спину не разогнешь.
— Это вам в охотку, — ответила она, напряженно вглядываясь в окна курбатовокого кабинета. — Я-то привычная и вообще…
Сегодня Маша свивала провода и припаивала к ним контрольные лампочки. Все это делалось на месте, то-есть возле восьмого сектора, где не было ни столов, ни скамеек, приходилось сидеть на корточках или становиться на колени, что было довольно утомительно. Но сейчас даже приятно — спина сладко ноет и по всем твоим жилочкам разливается спокойная усталость.
Багрецов и Бабкин завели какой-то непонятный технический спор. Маша в ожидании Лидии Николаевны забилась в темный уголок и чуточку подремывала. Измеряя напряжение на серебряных шинках, Багрецов случайно прикоснулся к одной из них тонким проводничком, соединенным с другим полюсом. Проскочила бисерно-крохотная искорка, и проводничок прилип к шинке. Вадим осторожно подергал его, но тот держался крепко. Пробуя десятки проволочек разной толщины, Багрецов нашел наивыгоднейшую, подобрал нужный ток, и задача надежного и быстрого присоединения выводов к ячейкам была решена. Но что делать с Бабкиным? Он типичный консерватор, противится всему новому, зажимает ценные изобретения.
— Ретроград, — выпалил Димка в пылу спора и даже сам удивился, откуда у него в языке появилось столь древнее слово. — Зажимщик. Эх, знал бы Павел Иванович!
Бабкин скользнул насмешливым взглядом по лицу Димки.
— Ну что ж, поди посоветуйся. Предложи ему свою гениальную идею, как искрой насквозь прожигать соединительные полоски. Он тебе покажет ретрограда.
Несомненно, Димка добьется своего, полоски останутся целыми, и сварка окажется надежным способом соединения. Но ведь для этого надо время! А кроме того, зачем рисковать? Пайка — дело проверенное. Так думал Бабкин.
Было и еще одно обстоятельство, почему Тимофей по примеру отъявленных бюрократов мог замариновать Димкино предложение. Совестно, конечно, коли про это узнают, — приклеят тогда Бабкину кличку эгоиста, а ведь он, если разобраться по-человечески, не виноват ни в чем. Что такое сварка по Димкиному способу? Ткнул проводничок — и готово. А пайка — искусство, тончайшее мастерство. Сегодня Бабкину дали одну плиту. Если бы вы знали, с каким наслаждением он зачищал красно-медное жало им самим сделанного тонюсенького паяльника, как, приблизив его к щеке, чувствовал зарождающееся в нем тепло, как жадно вдыхал дымок канифоли! Да что там говорить! Бабкин, прищурив глаз, любовался каждой пайкой, радовался, если оловянная бусинка блестела, как слеза, хмурился, коли она тускнела.
Потом новая задача: положить перед собой часы и стремиться к тому, чтобы с каждым новым десятком паек все больше и больше сокращать время, потребное для этой операции. К концу четвертого часа Бабкин стал работать вдвое быстрее. Он чувствовал себя точно в едином заводском потоке, когда твой труд нераздельно связан с другими.
Димка, конечно, этого никогда не почувствует. К тому же его предложение в корне убивает искусство. А еще говорят, что у него поэтическая душа!
Маше надоело слушать технические споры, — все равно она в них ничего не поймет, а кроме того, она боялась пропустить Лидию Николаевну. Заснешь еще, пожалуй, — разговоры больно мудреные. Вот стихи, это дело другое.
Маша встала и, прихрамывая, — ногу отсидела — пошла к главному зданию. Как раз во-время: по лестнице спускалась Лидия Николаевна. «Сколько же у нее платьев? — с легкой завистью подумала Маша. — Что ни день, то новое. А ведь как приехала, из одного платьишка не вылезала. Нюрке с ней не тягаться. Вот дуреха!»
