Смеясь, мужчина весело крикнул мне вслед:
— Обязательно купи ему намордник! А то штраф потребуют!
Да, за это время, пока я разговаривал с этим сизо-фиолетовым дядей, Лариса могла выйти из троллейбуса и уйти домой.
Я с Джеком быстро пошел к ее дому. Оказалось, Лариса все еще не возвращалась.
Зажглись слепящие уличные фонари. Пришлось снова надеть светофильтры.
Я негодовал на себя за то, что так легкомысленно послал ее к Ниготкову. И быстро шел по бесконечному тротуару навстречу проносившимся автобусам, автомашинам, вглядываясь в окна троллейбусов, надеясь увидеть дорогой мне цвет.
Зато Джек явно повеселел. Он то и дело поглядывал на меня, скулил и вздергивал головой, но на веревку уже не обижался. То ли эта огромная забитая собака легко сходилась с людьми, то ли во мне увидела надежного человека и доброго хозяина, а может, и друга, не знаю. Во всяком случае, со мной псу было хорошо. Уж это было видно.
— Ну что, Джек, голоден? Подожди, скоро я тебя накормлю…
В промелькнувшем троллейбусе я вдруг увидел девушку, вся фигура которой пламенела золотисто-лимонным светом!
Я с собакой бегом бросился обратно, следом за троллейбусом. Поводок был совсем никудышный, и я боялся, что расшалившийся пес сорвется да еще кого-нибудь укусит.
Конечно, если б в тот момент меня увидел кто-нибудь из знакомых, то, наверное, подумал бы, что я вовсе рехнулся. В самом деле, большого роста двадцатилетний парень в темных очках, с огромной вислоухой собакой на веревке мимо прохожих несется по тротуару!..
Когда я подбежал к остановке, почти все пассажиры из троллейбуса вышли, вышла и она… Но это была не Лариса.
Это была девушка, чем-то напоминавшая Ларису. Она не была на нее похожа, но мне казалось, что это ее сестра.
Девушка была не одна. Она уходила с высоким желто-зеленым молодым человеком. Придурковатый Джек совсем расшалился, мешал и отвлекал меня, но приятно было за собаку: пусть наконец-то почувствует себя уверенно, пусть порадуется…
Ларисы не было. Я снова сбегал к ее дому, нигде ее там, конечно, не увидел и вернулся на остановку.
Я был подавлен и расстроен.
Как вдруг из двери уже стоявшего передо мной троллейбуса, улыбаясь мне, приветственно подняв руку — как бы извиняясь за свое опоздание, — золотисто-лимонным пламенем вылетела Лариса!
— Ты с ума сошла! — хватая ее за руку, закричал я.
— Ой!.. — испугалась она Джека. — Почему ты с собакой?
— Так… Это наша собака. Почему ты так долго не возвращалась?! Ты представляешь, что ты делаешь?..
— Прости, Костя! — улыбалась и смеялась она. — Ну прости.
— Я тут уж не знал, что подумать.
— Я устроила ему скандал! Этому Демиду Велимировичу. Он начал мне такую чепуху доказывать… Воспитатель!
— Какую еще чепуху?
— А!.. Начал стыдить меня, отчитывать и учить… Что я вроде бы неприлично веду себя и ни к чему эта дружба с такими, как ты. Представляешь?
— Ты видела у него там цветы, эти розы?
— Нет! Их нигде там нет. Ни-где! Уж я-то порезвилась, побегала по всему дому и на всех подоконниках пыль вытерла. А он следом шлялся, болтологию свою разводил про скромность.
— А в портфеле?
— В портфеле были лишь какие-то бумажки да хлебные крошки.
— А розы?
— Вот я нашла один лепесток.
Из-под часового браслета Лариса вытащила свой белоснежный носовой платочек и, развернув его, протянула мне погибший лепесток розы.
— Следовательно, — заключил я, — розы уже при деле… Ну-ну, Джек!.. Ты расшалился, как щенок.
— Смотри, как радуется! — удивлялась Лариса. — Лапы передние вытягивает — смотри! — кладет на них голову и поворачивает!.. Не лезь ко мне, Джек, все платье порвешь!.. Смотри: и успевает идти — все успевает!
— Вот я его накормлю сегодня дома, — сказал я, — да еще бутылку молока дам. Пусть пьет.
— Что, прямо из бутылки? — засмеялась Лариса.
— Конечно! У него вон какие когти на лапах, как пальцы… Значит, пустой номер: розы при деле. Из всего следует: на пути к своему дому он эти розы преподнес какой-то женщине. Даме сердца! И все осталось «sub rosa» под розой — все в тайне. И все-таки я по-прежнему буду следовать гениальному дедуктивному методу Блеза Паскаля: принципы подтверждать фактами, а не из фактов выводить принципы!..
— Ты что, Костя, — удивленно спросила Лариса, — уже в университете учишься?
— Нет, я же тебе говорил, что скоро буду… — чуть-чуть перед Ларисой снова расхвастался я. — Итак, розы, а с ними и тайна не посетили дом Диомида Ниготкова. Все, с розами кончено!
— Как это не посетили? — удивилась Лариса. — Этот же лепесточек лежал на столе в прихожей!.. Там и два-три листочка лежало. Эх ты, Шерлок Холмс!..
— Вот как?! Следовательно, розы были в его доме? Лежали на столе в прихожей?
— На столе и банка с водой стояла, а в ней листья плавали. По листьям видно: розы стояли в банке.
— Куда же он успел розы сплавить? — недоумевал я. — В этой тайне вся разгадка! Ничего не поделаешь: гениальный метод Паскаля нуждается в новых фактах. Но где же розы?
— Конечна кому-то подарил. Костя, по-моему, он догадался, зачем я приходила. Просил прийти и вымыть те окна, которые выходят на улицу. Представляешь?
— Никогда, Лариса!.. — решительно прошептал я. — Не смей приближаться к его дому.
Разговаривая, мы дошли до Ларисиного дома.
Джека я привязал в сторонке к дереву, а сами мы с Ларисой некоторое время посидели на скамейке напротив ее подъезда.
Домой я отправился в половине первого ночи. Я пошел кратчайшей дорогой — через туннель под железнодорожными путями.
Поводок, эту толстую дурацкую веревку, я с Джека снял и забросил. Собака уверенно и неотступно следовала за мной. Идти с Джеком по пустым улицам мне было совсем не страшно.
Уже подходя к самому туннелю, я в его светлевшем, едва различимом противоположном прямоугольнике увидел яркую розовато-фиолетовую фигуру. Этого и следовало ждать! Не останавливаясь, я смело продолжал свой путь. Для меня было совершенно очевидно, что идти обратно нельзя. Я оглянулся, да, действительно: метрах в семидесяти за мной следовали две яркие фигуры — одна сиреневая, а другая сизовато-терракотовая.
Я прошел через весь туннель и остановился в тени высокой железнодорожной насыпи.
Трое сразу же подошли и остановились в пяти-семи метрах от меня — один спереди, двое других сзади, в тени.
Слева с пепельно-зеленоватой насыпи, поросшей высокой редкой травой, торопливо спускался, почти сбегал четвертый тип — какого-то непостижимого оранжево-фиолетового цвета. Уж мне-то было известно, что такого цвета быть не может, но отделаться от ощущения, что я вижу оранжево-фиолетовый цвет, я не мог. Может быть, то был цвет сепии, как тот красновато-коричневый цвет старинных фотографий, но сепия слишком уж насыщенная и очень рябая.
