Джонсон кивнул головой — отчасти машинально, отчасти в знак согласия. Он был окончательно сбит с толку; пережив крушение всего, чем он жил, присутствовал в качестве бессильного свидетеля гибели всех своих иллюзий, он получил теперь возможность начать новую жизнь, потенциальные возможности и перспективы которой он впервые так ясно различил.
Битва, которую он вел, была битвой за свободу.
Теперь он понимал смысл этого слова: речь шла не об освобождении человека от особой формы тирании и даже не от тирании вообще, а о свободе воплощения. Свобода — это право каждого человека выбрать свою собственную судьбу, а судеб было столько же, сколько людей. Свобода это бесконечность.
Звезды были единственной конкретной основой, на которой эта свобода могла бы воплотиться в жизнь. В бесконечной Вселенной человек сам становился бесконечным и поэтому, может быть, бессмертным.
Сам он, освобожденный от Гегемонии, мог, наконец, вздохнуть свободно — и не в отдаленных мечтах, а сейчас и здесь!
Он снова кивнул, на этот раз с выражением полной уверенности.
— Я полечу, — сказал он. — И с радостью.
— А вы, Константин Горов? — спросил Роберт Чинг.
— Я возмущен, — ответил Горов даже без тени юмора. — Я возмущен тем, что вы угрожаете мне смертью, если я не приму невероятное предложение восполнить огромный пробел в моих знаниях. Вы принимаете меня за идиота? Какой нормальный человек отказался бы от такого предложения? В результате контакта с неземной цивилизацией мы сможем мгновенно получить такие знания, на которые в обычных условиях у нас ушли бы тысячелетия. Вы преподносите мне бесценное сокровище. Конечно, я согласен!
— Я подумал, что, может быть, храня верность вашей Гегемонии…
— Гегемония является переходным этапом, — возразил почти что обиженным тоном Горов. — Структурой, которая была, я подчеркиваю это, полезной человечеству в данной конкретной ситуации. А теперь условия изменились и наш долг — измениться вместе с ними. Только Знание неизменно и бессмертно!
— Вы сделали правильный выбор, господа, — сказал Роберт Чинг. — Я сожалею только о том, что не могу улететь с вами. Возраст у меня уже не тот, да и столько текущих дел ждут меня здесь. Дело Братства можно считать завершенным только тогда, когда все человечество сможет свободно достичь звезд, как это сделаете вы. «Прометей» всего лишь начало. Как и герой, у которого он позаимствовал свое имя, он принесет человеку небесный огонь — Хаос, бесконечность. Но необходимо, чтобы этот дар исходил с небес, а не от Лукавого. И пока существует Гегемония, Братство будет существовать в этой системе, которая до сих пор была нашей…
Однако, я слишком далеко забрался, ведь еще столько предстоит сделать в течение месяца. За работу, друзья мои!
Человек стремится к жизни и не хочет смерти. Человек стремится к победе и старается избежать поражения. Тогда что же может быть еще более необыкновенным, чем парадокс стремления к триумфу посредством смерти? Что может быть более явно хаотичным, чем победа посредством самоубийства?
Грегор Марковиц. «Хаос и культура».
Аркадий Дунтов находился в помещении центрального поста «Прометея», того самого «Прометея», которого он начал считать своим после целого месяца подготовки.
Месяц этот заканчивался завтра.
В самом деле, этот корабль будет полностью принадлежать ему, по крайней мере, в течение всего полета к Синюсу-61.
Его назначили капитаном, начальником экспедиции. Как только цель будет достигнута, он уступит свое место другим, среди которых и прежний недруг Горов. Но на время полета это был его корабль.
Завтра наступит долгожданный день.
Все необходимое оборудование и запасы были уже погружены, а завтра наступит черед экипажа. Дунтов обвел любовным взглядом экраны и переключатели, которыми он мог теперь, казалось, манипулировать с закрытыми глазами. Корабль был оборудован двумя автономными системами управления: одна была классической, другая была не похожа на все до сих пор известное. Для старта, посадки и для полетов в пределах Солнечной системы применялась обычная антигравитационная система двигателей. И только за орбитой Плутона включится сверхсветовая…
Дунтов в сомнении покачал головой перед пультом управления этой системой. В течение истекшего месяца он не покидал профессора Шнеевайса. Если система управления показалась ему достаточно простой, то в теории он чувствовал себя далеко не так уверенно. Сейчас он старался по возможности точно вспомнить слова профессора:
«Существование „Прометея“ никоим образом не противоречит уравнениям Эйнштейна, определяющим скорость света как конечную скорость тел, которые двигаются в пространстве».
Он представил себе Шнеевайса, объяснявшего ему, что необходима определенная конечная скорость, чтобы разогнать корабль до сверхсветовой скорости в том, что он называл «первичным пространственно-временным континуумом».
«Затем нам надо выбраться из него. Вы применяете обычную систему двигателей, чтобы направить корабль по курсу к Синюсу-61 и достичь обычной высокой скорости. Затем вы включаете стазовый генератор. „Прометей“ и часть пространства вокруг него окажутся как бы заключенными во временную капсулу или, точнее, попадут в „трещину“ во времени по отношению к первичному пространственно-временному континууму. По отношению к этому микро-континууму корабль превышает скорость света, однако сама капсула перемещается по первичному континууму со скоростью света. Но, в силу того, что корабль уже не занимает определенное пространственно-временное положение в первичном континууме, выводам теории Эйнштейна это не противоречит».
Для Дунтова теория полета была не более ясна, чем «Теория Социальной Энтропии», которую дал ему почитать Роберт Чинг: он понимал все слова, однако то, что они означали, оставалось затянутым густым туманом.
Во всяком случае, все это не так уж его и трогало: его знаний вполне хватало, чтобы действовать, чтобы правильно выполнять приказы и вести корабль к намеченной цели — вот что было главным.
Теорией занимались другие. Вспомнив о приготовлениях последних недель, он спросил себя, нет ли среди тех, кто умел только думать, но не действовать, людей, способных тайно завидовать ему — кроме Чинга, естественно — хоть в какой-то мере…
Константин Горов парил рядом с Чингом в просторном помещении сферической обсерватории, оборудованной в глубине астероида.
Он чувствовал нечто вроде странного головокружения, которое как будто обволакивало их со всех сторон. Чувство восхищения, смешанное с почти что религиозным ужасом.
